– Пьет он! – с отчаянием проговорила Ольга. – Надо было что-то делать, хотя бы попытаться.

– Ты и попыталась. А теперь успокойся, тебе себя упрекнуть не в чем.

– Он ведь мне уступил, поехал с нами.

– И свинтил, – припечатала подруга. – Еще и гадостей наговорил. На прощание.

– Но ведь сопьется.

– Что?

– Сопьется он.

– Себя винишь? Ты эти мысли брось.

– Я ему сейчас позвоню.

– Не вздумай!

С колокольни за их спинами слетел и поплыл над островом и озером колокольный звон. Верующих сзывали на службу.

– Пора.

Они поправили платки, разгладили юбки и пошли вдоль берега, по тропинке. Подруга трещала без умолку в предвкушении того, что должно было произойти. Она так разливалась соловьем, что ее хотелось ощипать или хотя бы ущипнуть. Ольга даже пальцы напружинила, но в этот момент подруга сказала с подобающим благоговением:

– Может, сподобимся старца Иринея увидеть.

И Ольга опомнилась, подумав: «Беду надо переживать в одиночестве, тем более горе». Она опустила голову, словно ее только и занимало, как бы не споткнуться о приподнявшийся край гранитной плиты.

А тропинка у следующей заводи отрывалась от каменного пояса монастырского острова и уводила на храмовую площадь, к паперти.

* * *

Над перроном теплились огни фонарей. Голос с металлической хрипотцой уведомил, что начинается посадка. Поезд давно был наготове, а теперь, повинуясь расписанию и голосу из репродуктора, распахнулись двери вагонов. Проводницы прошлись тряпками по поручням.

В составе было семь вагонов, из них два купейных, остальные – плацкарт: ради нескольких часов в дороге люди разумные попусту тратиться не собирались, и так нормально, не баре. Был бы общий вагон, они бы и в нем поехали.

Олег предъявил билет. Проводница – средних лет, молодящаяся, с крашеной челкой –ощупала его глазами, задержавшись на пакете, в котором сквозь целлофан угадывались бутылки.

Время еще было, поэтому подниматься в вагон Олег не стал – закурил. Зачем дымить в тамбуре, когда можно на свежем воздухе? Тут он его лишь чуть-чуть подпортит.

К проводнице подошел мужчина в форме железнодорожника.

– Слышала? Кажись, отменят нас, не будет прямых на Москву.

Проводница охнула:

– Да как же?

– Говорят, пассажиров мало. Никакого резону.

– А с нами что?

– Не волнуйся, без работы не останешься. Никуда рельсы не денутся, и поезда будут ходить. До Твери, на Бологое, на Великие Луки. И на Питер прямой сохранят. Но твою ж дивизию! Вот жизнь, а?

Стоило мужчине в форменной тужурке отойти, как к проводнице подлетели ее товарки, вмиг забывшие про свои вагоны.

– Что бригадир сказал? Будет сокращение?

– Будет.

– Да как же?

– Пассажиров им мало!

Олег выбросил окурок – запустил под колеса.

– Позвольте…

Женщины расступились. Он ухватился за поручень и постарался легко подняться по ступенькам, затылком чувствуя взгляд проводницы, такой неприязненный, будто это он виновник того, что так нескладно в стране с железными дорогами.

Без натуги не получилось, сказывалось выпитое. Так, может, это был другой взгляд: профессиональный, опасливый – от знания, сколько хлопот может доставить пьяный пассажир – не всякий рухнет на свое место и забудется до утра, такие типы попадаются, что им бы только покуролесить, а то и права качнуть.

В тамбуре он не задержался, прошел в коридор, нашел свое купе. Никого! Он достал бутылку, поставил на столик. Присоседил к ней корытце с винегретом.

Полчаса он пребывал в одиночестве и уже почти поверил в удачу, что так и будет.

За это следовало выпить.

Он взялся за бутылку.

Неплотно прикрытая дверь откатилась в сторону.

– Разрешите?

Возраст – около шестидесяти. Серые глаза, мешки-чернаки под ними. Волосы с сединой. Выбрит. В общем, ничего примечательного и несимпатичного. И все же Олегу попутчик не понравился, но с этим ясно – рассчитывал на одиночество, и обломилось. И еще это необязательное «разрешите», словно если бы он ответил «не разрешаю», пассажир убрался бы с глаз долой.

– Пожалуйста, – сказал он.

Мужчина сел напротив. Из вещей у него была небольшая сумка, из дорогих, из натуральной кожи, легкая потертость лишь подчеркивала ее стильность и цену.

Олег напрягся. Гляди-ка, гражданин-то не беден. Мало сумка, еще и рубашка, пиджачок, все фирменное, из бутиков, тут провинциальной «элегантностью» и не пахнет. И часы из швейцарских мануфактур, они богатых всегда выдают. Еще их очки выдают, но очков мужчина не носил.

Поезд дернулся, тронулся.

– Похоже, вдвоем будем, – сказал мужчина, собрав улыбкой морщины у глаз.

– Похоже на то.

Следующий вопрос попутчика был из разряда обязательных:

– В Москву?

– В нее, родимую. И вы туда? Или дальше?

– Дальше – это потом.

– Я так понимаю, – ухмыльнулся Олег, – в монастыре побывали. Ощутили, так сказать, дыхание вечности. О ней и задумались. А такие мысли быстро не отпускают.

– Посетил, а как же… – Улыбка на лице мужчины стала шире, морщины – мельче. – А о вечном задумываться полезно не только в монастырских стенах.

– Болезненно это.

– И это бывает – как подумаешь, представишь, но снести можно, даже полезно иногда.

– Бодрит?

– Вдохновляет. – Попутчик так и не отпустил улыбку с лица, несмотря на попытку Олега ее стереть. – Да, и позвольте представиться, а то неудобно как-то. Алексей Николаевич Воронцов.

Вообще-то Олег не прочь был остаться безымянным, но уж коли так вышло:

– Олег, – и этим ограничился.

Руки для пожатия Воронцов не протянул, что Олега порадовало: с чего бы им ручкаться? Зато есть другая идея…

– Может, за знакомство, Алексей Николаевич, вы как?

Ответ прозвучал без паузы и раздумий:

– А чего ж? Сейчас о посуде позабочусь. Спрошу у проводницы. Не откажет, такая милая дама.

Воронцов вернулся через пару минут, прищепив пальцами два стакана. В другой руке у него была шоколадка.

– Вот. И закусить.

– Винегрет – тоже подходяще, вроде еще не заветрился, – сказал Олег. – И вилки есть.

Он достал из пакета упаковку одноразовых вилок, а заодно и хлеб, пожалев мимоходом, что не осталось колбасы. А вот о крекерах не пожалел, черт с ними, с изжогой вместе.

Взглянул на бутылку: маловато на двоих… Но плеснул попутчику щедро.

– Ну, Алексей Николаевич…

– За знакомство, – подхватил Воронцов. – И за все хорошее. Только…

Олег приподнял брови.

– Я только губы помочу. Вы уж извините. Не могу себе позволить. И хотел бы, а не могу.

«Что ж тогда сразу не отказался?» – подумал Олег, злясь, что столько водки пропало в чужом стакане, ну зато больше не пропадет.

– Здоровье не позволяет, – развел руки Воронцов.

– Сочувствую. – Олег протянул стакан. – Тогда и за знакомство, и за здоровье.

Звякнуло стекло о стекло.

Водка пошла легко, даже легче, чем прежде. Потому что хорошая и ко времени.

Воронцов действительно не позволил себе, лишь обмакнул губу, провел по ней языком.

– Печень? – поинтересовался Олег, пододвигая к Воронцову корытце с винегретом.

– Нет, спасибо… Она самая, печень. И еще набор болячек, так что я шоколадом подлакирую. Люблю сладкое, и ведь тоже не советуют, а я отказаться не могу. Слаб.

– Все мы слабаки, – кивнул Олег, – не в одном, так в другом. Ну, ваше право. Мое дело – предложить, ваше – отказаться. А я закушу.

Он распотрошил упаковку, достал вилку и склонился над корытцем – и оценил: вполне, даже очень вполне, а то бывает, словно пылью присыпанный.

Оторвался, налил себе еще, сказал без извинений:

– Вас обделяю, Алексей Николаевич.

И снова пошло легко.

Олег еще ковырнул вилкой винегрет, но больше не хотелось.

– Значит, в монастыре побывали… – сказал он, по достоинству оценив деликатность Воронцова – сам не полез с расспросами, отдал инициативу. – Понравилось?