«Нет, это невозможно; невозможно передать ощущение жизни любой отдельно взятой эпохи существования человека – то, что означает ее истинность, ее значение. Это такая тонкая и непостижимая субстанция. Мы живем, как и видим сны, в одиночестве…

Но его душа была безумна. Будучи одна в пустоши, она заглянула внутрь себя, и – о Небеса! Я говорю вам, она сошла с ума. Мне пришлось, за мои грехи, несомненно, пройти через это, заглянуть в нее самому».

Джозеф Конрад «Сердце тьмы».

(Свет падает на НЕФФА, мужчину за сорок лет. Поздний вечер, сцена театра).

НЕФФ. Мне крайне приятно приветствовать вас на этом арбитражном разбирательстве, где я – высший арбитр, и я хочу отнять у вас толику времени, чтобы сказать несколько слов о природе арбитража, поскольку мы вновь собираемся вместе, чтобы рассудить арбитражные решения других арбитров. Когда по ходу действий людей для одной группы, давайте назовем ее высшей арбитражной группой, становится необходимым взять на себя арбитраж арбитражных решений других арбитров, полезно объяснить, что именно отличает одних от других. Возможно ли, к примеру, выделить арбитра, прикрепить другой ярлык к его лбу, и это магическим образом трансформирует его в подвергающегося арбитражу? Особенно, если корабль утонул, кишки выпотрошены, холодные синие глаза, смотрят на него, откровенно осуждающе…

Эй! Я знаю, что ты здесь, где-то в темноте, наблюдаешь за мной, выжидаешь, как жаба в резервуаре с отравой, надеешься, что я потеряю бдительность. Принц тьмы – джентльмен. Я прихожу сюда в ночи, когда репетиции закончены, а студентов по сливной трубе смыло в канализационные тоннели, и брожу по этому гигантскому, серому, бетонному зданию, которое выглядит, по словам Генри, как два гигантских спаривающихся богомола, хотя практически все наводит Генри на мысли о спаривании, лабиринту комнат и коридоров, которые внезапно открываются в кабинеты, и репетиционные залы, и чуланы, и костюмерные, и бутафорские, и концертные залы, и тому подобное. Этот театр. Мои владения. Я иду по коридорам и закрываю глаза, а когда открываю их, я заблудился. Начинаю с комендантским часом и заканчиваю с первыми петухами, неотвратимо продвигаясь к центру. Ты приходил ко мне в обличии одного из студентов, Безумного Тома, или этой ужасной беременной греческой танцовщицы? Если ты хочешь поговорить со мной, почему тебе просто не прийти в мой кабинет? Моя дверь всегда открыта, за исключением того времени, когда я там, но ты можешь договориться о встрече с женщиной, которая вяжет в конце длинного коридора, хотя будет лучше, если придешь ты с чем-то чертовски важным, потому что человек я занятой. Поэтому если вопрос у тебя пустяковый, касающийся процедуры, проштудируй лучше выпущенную кафедрой методичку. Экземпляр ты можешь приобрести у Друзиллы за одиннадцать долларов и пятьдесят семь центов, и там есть все, что тебе нужно знать, поверь мне. Я готовил ее долго, всю мою жизнь, если на то пошло, поэтому просто купи ее и избавь нас обоих от мучительно унижения: притворяться, будто мы ведем разговор. Я ничего не боюсь, даже не сомневайся. Мои бухгалтерские книги в полном порядке. У меня есть концепция, видишь ли. Секрет в том, что необходимо иметь концепцию, знаешь ли. И придя, наконец, к Темной башне… Придя, наконец…

Да в чем вообще твоя проблема? У тебя какое-то шило в заду по поводу моего руководства кафедрой? Потому что моя цель – создать лучшую театральную кафедру во всей наблюдаемой вселенной. И я думаю, что за короткое время, которое я провел здесь, мы добились небывалого прогресса. Мы наконец-то привинтили к полу все стулья в экспериментальном театре, так что теперь нет нам нужды тратить время на изменение конфигурации чертова зала всякий раз, когда готовится новая постановка. Пойми меня правильно. Я обеими руками за эксперименты, при условии, что все стулья привинчены к полу и мы следуем правилам методички. Я горжусь тем, что мы таки избавились от выпускников-актеров и большинства актерских классов. Я всегда чувствовал, что университетские театральные кафедры расходуют попусту слишком много времени, пытаясь научить людей, как играть, что заведомо невозможно, и совершенно недостаточно для деконструктивной импровизации. И еще одна реформа, которой я очень горжусь – жесткое ограничение репетиционного времени, которая решает две проблемы. Во-первых, означает сокращение репетиций, которые долгие годы изматывали всех. И во-вторых, поскольку мы ограничиваем репетиции только дневными часами, время остается только на те курсы, которые указаны в методичке, вместо того, чтобы шнырять по университету в поисках чего-то факультативного. Эта кафедра указала на дверь очень многим актерам, и в чем мир совершенно не нуждается, так это в новых гребаных актерах. Что нам необходимо, так это деконструктивная импровизации. Вот почему я провожу так много часов, запершись в своем кабинете, пишу служебные записки. Большой университет работает на служебных записках. Они – смазка, по которой скользит система, и я вижу себя, помимо всего остальное, как великолепного смазчика. Смазка – это средство нашего общения друг с другом, и общение – это наше все, до того момента, как оно выходит из-под контроля. Не будешь возражать, если я измерю твою голову? Злобный враг преследует меня. Сквозь шипастый боярышник дует холодный ветер. Пугало задувает свечу. Я – маленький речной пароходик с едва слышным свистком. Самозванец в путешествии к центру.

Я надеюсь, ты не из тех неудачников, которые грозили взорвать новый центр изящных искусств, потому что я, среди прочих, чувствую, что это здание – величайшее произведение постмодернистской архитектуры, с невероятной акустикой, и тем из вас, кто опаздывает на занятия, заблудившись по пути с парковки, следует подумать, а не получить ли вам диплом по садоводству. Это правда, окон здесь очень мало, но окна подталкивают людей к тому, чтобы смотреть, и по своему опыту я знаю, это, скорее, во вред. В моем кабинете, разумеется, большое окно, но я уже предпринял необходимые меры, чтобы заложить его кирпичами. Меня не отпускает ощущение, что люди снаружи смотрят на меня, когда я затачиваю карандаш. Я – эмиссар света. Это моя ответственность – отучить эти невежественные миллионы от их жутких привычек. Привет? Это ты отплясываешь чечетку в коридоре поздней ночью? Я уже не один месяц гоняюсь за тобой по этим коридорам в три часа утра, сукин ты сын. Это ты, Артур? Ты вешаешь на доске объявлений эти грубые карикатуры, изображающие меня, совокупляющимся с Морячком Попаем? Или ты – отвратительно беременная греческая танцовщица, которая отказалась уйти из актерского класса? Это тебе этот сукин сын Палестрина велел заложить меня омбудсмену? Половая дискриминация, это же надо! А что если декан войдет и увидит тебя в гимнастическом трико, на девятом месяце беременности, стоящей на голове? И перестань подходить ко мне в коридорах, когда я провожу собеседования с перспективными сотрудницами кафедры и спрашивать, не хочу ли я пощупать, как пинается мой ребенок? Я думаю, при этом возникает совершенно неверный посыл. Это не моя концепция. Изыди, ведьма. Теперь направление моих исследований – как уберечься от врагов и уничтожить паразитов.