Так, столь долго скрываемое книжными выдумками о XVII веке «прециозное» направление⁷, хоть созданные им формы выразительности и кажутся нам предельно чуждыми, вот-вот будет признано главным течением в мысли «Великого века»⁸, потому что ощущаемая нами сегодня потребность созидательной перестройки всех сфер жизни обнаруживает огромный вклад Прециозности в изменение окружающей обстановки и моделей поведения (разговор и прогулка как особые занятия; в архитектуре – дифференциация жилых помещений, изменение принципов убранства и меблировки). Напротив, когда Роже Вайян пишет роман «Бомаск»⁹ стендалевским тоном, несмотря на довольно сносное содержание он оставляет за книгой лишь одну возможность нравиться – в качестве добротной стилизации. Можно сказать, что, разумеется, вопреки собственному желанию он обращается главным образом к интеллектуалам со старомодными вкусами. И большая часть критики – это нелепые нападки на содержание, называемое неправдоподобным, одновременно с похвалой мастерству прозаика.

Вернёмся к историческому анекдоту.

Из этого основополагающего противостояния, являющегося в конечном счёте столкновением довольно нового способа управления собственной жизнью и древней привычки к отчуждению жизни, и следуют всевозможные противоречия, временно сглаженные во имя основной деятельности скорее развлекательного толка, которую, несмотря на всю её неловкость и недостаточность, мы сегодня склонны оценивать положительно.

Также из‑за той иронии, с которой некоторые превозносили собственную ошеломительную уникальность – а некоторые и вполне серьёзно – вышли многие недоразумения: относясь с совершенным безразличием к увековечиванию наших реноме в литературе или любой иной области, мы с гонором, достойным актёришек из претендующих на вечность кинолент, писали, что нашим произведениям – которые, можно сказать, и не существовали вовсе – уготовано место в истории. Все мы при любом удобном случае заявляли, что мы великолепны. Низкий уровень аргументации, которую мы слышали в киноклубах и других местах, просто не оставлял возможности отвечать всерьёз. Впрочем, это лишь усиливало наше обаяние. Кризис леттризма, который предвещало плохо скрытое противодействие экспериментам в кинематографе со стороны разных отсталых элементов, осуждавших «неумелую» жестокость этих экспериментов, хотя подобное суждение в первую очередь дискредитировало их самих, – этот кризис разразился в 1952 году, когда Леттристский интернационал, образующий радикальное крыло движения, находящееся в тени одноимённого бюллетеня, разбросал во время пресс-конференции Чаплина оскорбительные листовки¹⁰. Эстетствующие леттристы, коих с недавнего времени меньшинство, после произошедшего отмежевались от нас лишь из‑за того, что им казался неоспоримым творческий вклад Чаплина в киноискусство – чем породили раскол, который их наивные извинения в дальнейшем не могли ни остановить, ни нивелировать. Остальные «революционно» настроенные осудили нас на тот момент ещё больше, потому что произведения и личность Чаплина, по их мнению, должны были остаться в списке прогрессивных явлений. Впоследствии многие расстались с этой иллюзией.

Изобличать устаревание доктрин и людей, связавших с ними своё имя, это самая необходимая и простая работа для всякого, кто не утратил интереса к решению занимательнейших вопросов, которые ставит перед нами современность. Что до самозванства нового потерянного поколения, заявившего о себе в период между последней войной и сегодняшним днём, то оно само по себе было обречено сдуться. И всё же, учитывая, что все эти фальсификации происходили на фоне полного отсутствия критической мысли, можно признать, что леттризм внёс свою лепту в их скорейшее исчезновение; и в том, что какой‑нибудь Ионеско¹¹, воспроизводящий спустя тридцать лет, причём в двадцать раз глупее, некоторые из сценических крайностей Тцара¹², не получает сегодня и четверти того внимания, которое привлекала несколько лет назад эта растиражированная мумия Антонен Арто¹³, есть и заслуга леттристов.

Обозначающие нас в эту эпоху слова накладывают на нас досадные ограничения. И правда, термин «леттристы» не слишком подходит тем, кто не возлагает никаких особых надежд на этот тип шумовых эффектов и практически не пользуются им, не считая пары звуковых дорожек к фильмам. А слово «французский» – приписывает нам исключительную связь лишь с этой нацией и её колониями. Наш атеизм называют «христианским», «еврейским» или «мусульманским» с обезоруживающей лёгкостью. И наконец, не секрет, что все мы получили «буржуазное» образование разной степени изысканности, и если даже не в плане идей, то точно – в плане словарного запаса.

Так, многие из этих терминов сохранились несмотря на развитие наших исследований и деградацию (с последующим изгнанием) множества наших попутчиков: Леттристский интернационал, метаграфии и прочие неологизмы, которые, как мы заметили, моментально приводят в бешенство совершенно разных людей. И главное, что нас объединяет, – это согласие в том, что таких людей нужно держать на – расстоянии.

Нам могут возразить, что подобное самовольное распространение путаницы среди интеллектуальной элиты с нашей стороны является неумным и невежливым – среди той самой элиты, отдельные представители которой часто приходят к нам с вопросом, «чего же конкретно мы всё‑таки добиваемся», задаваемым в таком заинтересованно-покровительственным тоне, что этого индивида тут же выставляют за дверь. Но будучи уверенными, что ни один профессиональный литературовед или журналист в ближайшие годы не займётся всерьёз тем, что мы делаем, мы знаем, что от подобной путаницы ничего не теряем. И к тому же нам она просто нравится.

Впрочем, учитывая, как скромны умственные способности и как невелик тот уровень культуры, которыми располагает сегодняшняя «интеллектуальная элита» Европы, проблема упомянутой выше путаницы уже не актуальна. Некоторые из тех, кто был в наших рядах ещё несколько лет назад, по‑прежнему желающие привлечь к себе внимание или попросту жить писательским трудом, стали слишком глупы, чтобы водить за нос своё окружение. Они уныло повторяют одни и те же ходы, которые изнашиваются ещё быстрее, чем прежние. Они не понимают, как быстро устаревают методы обновления. Ради того чтобы появиться в «новых новых французских журналах»¹⁴, они готовы отречься от всего; эти шуты бесплатно приносят плоды своих потуг, потому как их писанина не стоит вообще ничего, и плачутся, что при разделе этого уже протухшего пирога их обделили местом, хотя бы как у Этьембля¹⁵, почтением, которое снискал даже Кайуа¹⁶, жалованием, как у Арона¹⁷.

Есть повод полагать, что их честолюбивые попытки завершатся идеей какой‑нибудь иудео-пластической религии. И в итоге они станут, при хорошем раскладе, новыми Божественными Отцами¹⁸ или Мормонами¹⁹ эстетического творения²⁰.

Не будем останавливаться на тех, кто в своё время нас изрядно развлёк. Когда человек с головой уходит в какое‑то развлечение – это явный показатель его посредственности: хоть бейсбол, хоть автоматическое письмо, зачем? Идея успеха, если она не ограничена рамками самых примитивных желаний, неотделима от глобальных перемен в масштабах всей Земли. А то, что остаётся после дозволенных побед, всегда очень похоже на полнейшее поражение. Мы и по сей день ценим в нашем действии в первую очередь то, что мы смогли избавиться от многих привычек и знакомств. Напрасно говорят, что редки те люди, которые устраивают свою жизнь – ту маленькую часть жизни, в которой у них ещё осталась хоть какая‑то свобода выбора, в соответствии с собственными чувствами и суждениями. В каком‑то смысле фанатиком быть хорошо. Один оккультно-востоковедческий журнал писал о нас в начале этого года, что мы – это «…самые затуманенные умы, теоретики, обескровленные вирусом “преодоления”, которое, правда, совершается у них исключительно на словах». Обеспокоенность этих убожеств указывает на то, что оно совершается всё‑таки не только на словах. Конечно, нас не схватят при попытке взорвать мост на остров Луи²¹ с целью подчеркнуть островной характер этого квартала, и не застукают на берегу напротив за совершенствованием кладки набережной Бернар. Потому что при тех малых средствах, которыми мы располагаем на данный момент, мы занимаемся лишь тем, что действительно не терпит отлагательств. Таким образом, запрещая различным свиньям сближаться с нами, делая так, чтобы все их попытки внесения путаницы в виде «общего действия» с нами заканчивались очень плохо, не допуская ни малейших поблажек, мы тем самым и доказываем упомянутым выше лицам безусловное существование того вируса. Но если мы и больны, то критики наши – мертвы.