Возможно, и не приключилось бы этой истории, если бы не получил молодой помещик Петухов извещение о том, что разорившийся помещик Хромов, живущий за сто вёрст, по причине больших долгов продаёт крестьян.

И не случись на ту пору большой мор меж крестьян самого Петухова. Так что и зерна на полях чуть не треть перезрело – некому убирать было.

От двух этих обстоятельств история и приключилась.

***

– Батюшка, кормилец, голубчик, Христом Богом молю, не разлучай! Буду, где направишь, хоть в поле, хоть в свинарник. Пойду, куда скажешь. Молю, батюшка, голубчик, не разлучай!

Пожилая крестьянка в грязных лохмотьях ползала по соломе, что густо устилала пол в просторной избе. Женщина причитала и срывалась на рыдания. Голос её, пронзительный и резкий, неприятно тревожил слух. Петухов старался отстраниться от протянутых к его сапогам рук.

– Не губи, поимей милость, батюшка! Не разлучай с кровиночкой! Не разлучай, батюшка!

Петухов брезгливо поморщился.

– Убери, – зло зыркнул на крепкого крестьянина и мотнул головой Хромов.

Мужик приподнял женщину и практически поволок за одежду. Она упиралась, цеплялась за все, что на пути вставало, а громкие её крики уже стали настолько дотошными, что хотелось поскорее избавиться от этих навязчивых нот.

– Ну что ж, – залебезил Хромов, только вынесли крестьянку. Глазки его будто жили своей жизнью – они то и дело перемещались с одного предмета на другой, лишь иногда останавливались на лице Петухова. – Думаю, вам, так же как и мне, собственно, приятна наша сделка. Извольте по такому случаю откушать. Хозяйка моя уж и на стол собрала.

– Некогда обеды сидеть, время поджимает. А посему благодарствую, Никанор Фомич, пора нам и в дорогу выдвигаться. Путь-то неблизкий.

– Нет, так нет. Не буду и настаивать.

На дворе людно. Телеги с купленными крестьянами. Несколько дюжих парней, что с ними справляются, коляска самого Петухова и с пару десятков провожающих.

Хромов проводил до крыльца, глянул на двор, махнул рукой, да чуть кивнув на прощанье, опять в избу вошел.

Когда коляска уже неслась меж полями, а деревня Хромова давно скрылась за холмом, Петухов спросил у управляющего:

– Что эта крестьянка так шумела?

– Вроде дочку Хромов отдал, а эту по старости не взяли. Больная, мол, помрёт не сегодня-завтра, а деньги за крестьян немалые плачены. Хромов ни в какую уступить не желал. Что же нам за такую цену чуть не покойников за собой тащить?

– И то верно, – Петухов равнодушно глянул в окно и мысли его потекли в совсем другом направлении.

Планы у Ивана Ильича Петухова грандиозные намечались. Та деревня, что в имущественном у него владении, мала как-то показалась. Да и эпидемия сколько люду положила. Решил ещё крестьян подкупить да переселить. Благо средства сейчас пошли хорошие, нужно бы не в кубышку складывать, а на развитие хозяйства запустить. Так как поля у Петухова пространные, то в последние год-два случилось недостаток в рабочей силе почувствовать.

А тут совсем кстати помещик Хромов, сказывали, за долги расплачивается, крестьянами откупается. Недолго Петухов задумывался – когда ещё такая возможность получится? – написал Хромову. О цене сговорились. За крестьянами Иван Ильич решил лично приехать, с верными подручниками. Всё-таки в первый раз крупную сделку с людьми совершает. А купил ни много ни мало почти двести душ. Большей частью мужики до сорока пяти лет, женщины также, да пять десятков малолетних наберётся.

Известие о продаже крестьян пришло неожиданно, и на первых порах разместить такое количество людей было негде, кроме как рассовать по избам в деревне, по амбарам да сеновалам. Но ввиду того, что рабочей силы очень прибавилось, в небольшой срок соорудили на окраине деревни вместительные бараки. В них-то и поселили всех вновь прибывших.

У бараков – всегда людно. Пока не на поле, бабы с корытами за стиркой, детишки скачут, меж белья шныряют. Вечером так вообще народу тьма. Порой весело, шумно. Часто ругань промеж бабами слышна, а то и у мужиков драка завяжется.

Поначалу чувствовалось – живут те бараки своей, отдельной от других крестьян жизнью. Иногда и меж деревенскими шумок ходил. Недовольство. Но чуть времени прошло, улеглось всё. Ведь и старожилы понимали, без прибывших крестьян как поля обрабатывать?

А у барина земли о-го-го сколько. Знай меряй, за неделю не померяешь.

Немного погодя поутихло, вроде так и было. Пошло житьё обыкновенное. За год все пообвыкли, будто и жили здесь.

Ходили порой, те, что семейные, к барину на поклон, мол, избу бы сколотить – помоги. Пару раз Петухов не отказывал, семьи большие попались. Помогал где лесом, где и мужиков на постройку спровадит. Так ко второму году с дюжину семей в избы из бараков переехали. Разрослась деревня.

А Иван Ильич всё по купеческим делам. Товарную жилу поймал и сидит на ней, пока в пятьсот процентов за товар дают, а как кончится спрос, что-то другое ухватит. Есть у Петухова чуйка торговая. Всякий раз именно то закупает, что вот-вот в цене взлететь должно. Тем и промышляет. Тем и денег больших заработать сумел.

Ничего, что молод. Ведь от роду Петухову всего-то двадцать два с копейками.

Помещик средней руки Иван Ильич Петухов мало что увидал из тех средств, что получил в наследство от батюшки. По той, собственно, причине, что кредиторы, которые оббивали пороги его дома, требовали немедленного погашения векселей и закладных, какие Петухов старший после скоропостижной смерти оставил.

Удивительно, но это обстоятельство вовсе не выбило Ивана Ильича из колеи, а напротив, даже разозлило и заставило предпринимать действия не совсем ему привычные. Купеческое дело до смерти отца мог только наблюдать, а тут пришлось влиться в него с головой, и даже бросить обучение в столичном университете. Для незамедлительного спасения того, что ещё осталось, от полного разорения. И конечно, своего собственного положения, а также положения матушки, что находилась теперь на полном попечении Ивана.

Как оказалось впоследствии, многое из того, что он почерпнул в науках экономических, успело тут же пригодиться. Возможно, именно пара лет обучения в заведении и дала такие результаты на практике. Ведь в первый год Иван успел не только вернуть сумму, розданную кредиторам, а и умножить её вдвое. А ещё через год он уже философски воспринимал так поучительно прожитые в волнении годы. Теперь же точно рассудил, не покажись кредиторы с векселями, возможно, и энергия, что направилась на исправление положения, не появилась бы в нужный момент. В общем – выкрутился, и неплохо.

К двадцати двум годам он уже ловко управлялся с крестьянами, имел полное на них влияние благодаря сердитому, не слишком приятному характеру. А ещё, благодаря крепким молодчикам, что толклись у дома, готовые выполнить любое поручение хозяина. А поручения эти довольно часто состояли в устрашении того или иного мужика, что от работы отлынивал, или бабу вредную приструнить по необходимости. В этих делах ребята очень старались, особенно что касается розог и всякого рода наказаний. Это – только дай.

Сидит Иван Ильич за небольшим столом, пишет. Тёмный вихор на лоб упал. Строгое лицо. Взгляд из-под бровей цепкий. Губы сжаты. Иногда поднимет голову от письма, смотрит в окно, что напротив. Глянет, задумается, потом снова пером водить. Остановится. Встанет. По комнате пройдёт. Ещё немного, и головой потолочных брёвен бы касался. Станом крепок, лицом хорош. Во всём его естестве – власть. Чувствовалось, что управляется он с людьми. Только одним своим видом управится в силе.

Пройдёт по комнате, снова сядет. Обмакнёт перо, и писать.