Генрих составил списки возможных кандидатов, но пока все были слабы и незначительны. Гардены имели много влияния. Будь в их жилах хоть капля Благословенной крови, история повернулась бы в другую сторону. Сейчас они враги. Гийомы… К сожалению, лорд Ларгель оставил после себя лишь супругу с двумя дочерьми, и никого, кто мог бы заменить его на посту.

Приходилось искать новых кандидатов среди мелкой рыбёшки.

— Лорды Совета. — Герберт и Поуль кивнули канцлеру. — Нам уже не в первый раз приходится заседать малым числом, и всё же каждому креслу должен найтись хозяин.

Приготовленную речь прервал стук в дверь. Генрих нахмурился. Он не любил, когда что-то шло не по плану. Он предпочитал предсказуемость, которую можно контролировать. И даже такая мелочь могла вызвать внезапное раздражение.

— Прошу прощения, лорды.

Вошедший оказался командиром стражи. Обычно Румель отправляет с сообщениями подчинённых, а сам приносит только хорошие или важные вести. И Генрих искренне надеялся на первые.

— В чём дело? — обернулся он, всем видом показывая, как Румель не вовремя.

Командир стражи всегда боялся канцлера, когда тот находился в плохом настроении. Впрочем, он боялся канцлера и в хорошем. Однако сейчас Румель набрался храбрости, прошёл в зал Совета и отсалютовал.

— Лорды Совета, лорд канцлер. У меня дурные вести.

«Началось».

— У восточных границ проявила себя неожиданная сила, — начал Румель, аккуратно подбирая слова, но в такие моменты Генрих не любил бесполезных расшаркиваний.

— Восстание? — нахмурился он, уже припоминая одно имя.

— Н-нет, не похоже. Поступают донесения о больших отрядах наёмников. Они парализовали всю торговлю, обозы не доходят до столицы. Поставки зерна под угрозой.

— Отправить туда армию и пресечь безобразие. Главаря взять живым, — отчеканил Генрих.

Три года назад решительные действия помогли подавить в зародыше зарождающееся восстание среди дальней знати. Если бы не молниеносная реакция канцлера, Арчивальд мог и потерять трон.

Генрих уже планировал тактику действий на востоке, как заметил, что Румель не спешит исполнять его приказ, а мнётся и неуверенно поглядывает на него.

— В чём дело?

— Боюсь, армия понадобится на севере, лорд канцлер… Норсленд развязал войну. Золотые поля захвачены.

*

Линн шла по коридору, и каждый шаг давался ей с трудом. Она только вытирала слёзы, как новые грозили пролиться из глаз. Проходящие слуги и стражники оглядывались на неё, бредущую бледной тенью.

Линн не хотела идти. Она мечтала, чтобы даже этот серый бездушный коридор никогда не кончался. Никогда не приводил её к этой двери. И вот снова Линн перед ней как целую жизнь назад. Снова занесённая для стука рука.

— Войди, — такое же холодное и властное как в первый раз.

Линн словно вошла на эшафот.

— Ваша служанка вернулась. Располагайте мной, как вам угодно, королева, — тихий безжизненный голос.

Линн присела в глубоком поклоне и застыла. Смотрела вниз. До разрешения госпожи она не могла встать. Но королева не дозволяла. Она возвышалась над Линн подобно ледяному изваянию, и не было в её глазах ни мягкости, ни сочувствия.

У Линн дрожали колени и руки, она не поднимала головы и смотрела в ковёр. Тот самый, по которому растёкся последний глоток отравленного вина. Казалось, оно всё ещё было там. Въелось в ворс. Напоминало.

Линн была уверена, что умирает. «Не бойся. Яд не смертелен… я полагаю», — слова королевы, которые она не сразу вспомнила, которым Линн не верила. Слишком велики были муки. Слишком велик страх.

Страх убивает не менее мучительно, чем яд. Её благодетель так говорил. Давно. В то время Линн казалось, что нет на свете человека добрее и благороднее, и хотела служить ему всем сердцем. И как горько теперь было увидеть, что благодетелю наплевать на чувства и на жизнь Линн. Она расплакалась прямо у него на глазах, умоляла дать ей другую работу. Но всё тщетно. Холодные змеиные глаза было не растопить ничем.

— Королева знает, что ты работала на меня?

— Нет… нет…

— Тогда возвращайся к ней. Делай, что хочешь, придумай любую историю, но останься при ней. Любой ценой.

«Помни, кому ты обязана жизнью, — напоминал ей «благодетель». — Не только своей».

Не только своей…

— Мне угодно, чтобы ты призналась во всём, что ты здесь делала, — холодно сказала служанке королева.

— Я лишь честно служила вам, госпожа… — голос дрогнул.

«Я не могу, не могу!»

Линн сжала губы, чтобы не выдать всхлип. Спина устала от поклона, но ей не разрешали вставать. Никто из них не разрешал.

— Хватит. Ты служила вовсе не мне. Мы обе это знаем. Главный слуга подтвердил твой рассказ, но это ложь. Он не подготовился к вопросам так хорошо, как ты. Не он привёл тебя во дворец. И сон-траву у лекаря ты брала вовсе не для меня, а чтобы усыпить стражника и войти в мои покои. Тебе есть что сказать?

Линн задрожала всем телом. В прошлый раз после этого вопроса её заставили выпить яд. Линн бросила взгляд на стол и тихо ахнула. Вместо вина там лежал кинжал.

— Госпожа… ваша служанка ошиблась. Молю о милосердии…

— Те, в ком нет ни честности, ни чести, не дождутся от меня ни уважения, ни милосердия, — продолжала Микая. — Ты испытала это на себе. Так почему ты ещё здесь, Линн? Тебе жить надоело?

Королева ждала ответа, но Линн не могла ей ничего ответить. Только тихо всхлипывала. Глотала свои рыдания, давилась ими, словно добровольно принимала новый яд.

Микая подошла к столу и вынула изящный кинжал из ножен.

— Я знаю, кто ты. Если продолжишь шпионить за мной, я убью тебя. Почему же ты снова пришла?

— Я… ваша служанка. Располагайте мной, как вам угодно, королева, — пролепетала Линн заученную фразу.

Она дрожала как цыплёнок перед лисой. Слёзы катились из глаз. Из последних сил Линн держалась, чтобы не разрыдаться в голос. Мила. Всё ради Милы.

— Значит, есть вещи, которые тебе дороже собственной жизни. Не монеты. Что это? Преданность благодетелю? Или… семья?

Плечи Линн вздрогнули, и это сказало королеве всё.

— Ты делаешь это ради семьи. Мать? Отец? Сестра? — продолжала давить Микая, и каждое движение Линн выдавало всё, что та боялась сказать. — Значит, сестра. Что с ней? Ей угрожают?

Линн поджала губы. Это было слишком для неё. Она упала на колени и разрыдалась. Громко и горько. А королева лишь смотрела, оценивала, думала.

Линн не видела ничего, слёзы застилали глаза, горло надрывалось от плача. От боли, от страха, от несправедливости. Пальцы царапали ненавистный ковёр. Мысли проклинали тот день, когда она пришла в этот дворец. Когда решила, что спасший её человек желает добра.

Сквозь слепящие слёзы и рыдания Линн слышала тихое шуршание платья королевы. И когда перед её лицом оказался платок, она затихла и осторожно подняла глаза.

— Вытри лицо.

Платок. Белый с синей вышивкой по краю. Платок. Не кинжал.

Линн осторожно взяла его и промокнула щёки.

— Встань, — приказала королева, и служанка подчинилась.

Подняла взгляд. Комната выглядела так же, как в тот день, когда Линн впервые сюда вошла. Взгляд ухватил ту же вазу с букетом маков и дубовых веток. Тогда Линн была полна решимости послужить своему благодетелю. Стояла на этом же месте и лгала королеве. Думала, что совершает благо.

Кажется, с того дня ничего не изменилось …

«Будь мне верна, и ничего с тобой не случится».

«Помни, кому ты обязана жизнью. Не только своей, но и жизнью твоей сестры. Ты ведь любишь её и хочешь, чтобы с ней всё было в порядке? Тогда исполняй приказ. И не смей меня предавать».

…но на самом деле изменилось всё.

— Посмотри мне в глаза, — велели ей.

Линн вытерла платком слёзы и посмотрела на королеву. Во взгляде служанки было пусто. Глаза-ониксы Микаи смотрели в ответ спокойно, изучающе, брови не хмурились, и одни боги знают, что таилось в её мыслях.