На язык просились только колкости и грубости. Рядом полыхала алым аура Робина. Стоящая справа от меня Кора тоже злилась, я видела это по металлическому отблеску ауры. Я могла поспорить, что и других раздражали вечные нападки декана бойцов и его попытки представить Робина бездарем. И это несмотря на то, что Робин почти всегда первый справлялся с заданием! Несмотря на то, что магистр Клиом назвал нас с ним сильнейшими!
Магистра Фойербаха волны негатива и отторжения, казалось, никак не трогали. Самовлюбленный, эгоцентричный тип. Могу поспорить, он даже и не замечал, что весь класс его с трудом терпел!
- Домашнее задание на доске, – спокойно продолжал магистр. – Параграф одиннадцать. Конспекты проверю выборочно. Урок окончен. Γоспожа Штольц-Бах, задержитесь.
Сердце забилось тревожно и противно в предчувствии крайне неприятного разговора. Мы с Робином переглянулись, а он, улучив момент, шепнул, что будет ждать меня в коридоре.
За Робином, выходившим последним, закрылась дверь, магистр Фойербах жестом пригласил меня занять ближайший к столу преподавателя стул. Сам, сложив руки на груди, присел на краешек столешницы.
- Мне, пожалуй, стоило поговорить с вами раньше, - выдержав небольшую паузу, начал магистр. - Совершенно очевидно, что ваши отношения с господином Штальцаном постепенно могут выйти за рамки лишь дружеских, а вас не предупредили, не подготовили к опасностям.
- Господин Штальцан не хулиган и не телохранитель наркоторговца. Вы это знаете не хуже меня, - хмуро ответила я.
Он вздохнул, чуть заметно усмехнулся. Не досадливо. С горечью. Будто в самом деле переживал из-за того, что не может объяснить.
- Знаю, - подтвердил преподаватель. – К сожалению, это не делает его менее опасным. Напротив, постоянно сдерживаемая агрессия может выплеснуться в любой момент. Одно неверное слово – и он атакует. Вас или другого, кто будет рядом.
- Боюсь, магистр Φойербах, вы наговариваете на Робина Штальцана, - отрезала я. - Не представляю, зачем вам это.
- К несчастью, я говорю правду.
- Будь так, его не зачислили бы в школу!
- Вмешалась политика, - сухо пояснил он. - Ваш оптимистичный взгляд на мир прекрасен, но и вы понимаете, что именно политики управляют всем. Я вас прошу задуматься вот о чем. Вы знаете, что есть артефакты, отслеживающие магию. Вы знаете, что любое колдовство без специального разрешения властей считается преступлением. Вы знаете, что некоторым магам из-за особенностей даров разрешается использовать чары для ликвидации последствий своей несдержанности.
Он сделал паузу, глядя мне в глаза. Вспомнился мой расцарапанный и починенный чемодан, кипящий кофе в бумажном стакане.
- На вашем факультете такое разрешение есть у двух юмнетов. У Коры Лёдер и у Робина Штальцана. Подумайте, почему.
- Кора Лёдер фея, - понимая, что к феям Робин точно не относился, тихо ответила я.
- Верно. А Робин Штальцан – нет.
Магистр не сводил с меня глаз, даже чуть подался вперед:
- Подумайте, почему у него есть такое разрешение. Понаблюдайте. Почитайте законы, регулирующие использование магии. Можете, если не боитесь, спросить и самого господина Штальцана. Главное, будьте с ним осторожны. Его несдержанность может обернуться для вас трагедией.
Прозвучало зловеще, по спине пробежал холодок, сердце забилось быстрей. Зазвенел звонок, я вздрогнула, зябко повела плечами.
- Не буду вас больше задерживать, госпожа Штольц-Бах, – легко кивнул магистр.
Я подхватила сумку и, сдержанно попрощавшись, вышла. Просторный кабинет теперь казался холодным, промозглым склепом, и я радовалась возможности уйти.
- Чего он хотел? - во взгляде Робина, ждавшего у дверей, читалось беспокойство.
- Призвал меня к сдержанности на уроках, - соврала я. - Пригрозил, что снимет баллы, если буду так часто выступать. Не напугал.
Робин улыбнулся, а поцелуй согрел сердце, отогнал смутные страхи.
Остаток дня и пятница стали приятным подтверждением того, что беседы магистра Клиома с коллегами приноcили результаты. Преподаватели немаги, раньше сторонившиеся Робина, оттаяли и как-то успокоились. Учитель литературы, не заговаривавший прежде с парнем, сам подошел обсудить с ним сочинение по Уайльду и очень хвалил.
Я сидела рядом, слушала, присматривалась к ауре Робина. Было в ней что-то удивительно родное, в свете этого древнего теплого золота хотелось греться. Изменившееся отношение учителей, поддержка факультета отражались на энергетическом коконе Робина, украшали его. Казалось, стоит закрыть глаза, и я окажусь вместе с парнем на лесной тропинке, сквозь пожелтевшую листву будет светить солнце, я вдохну неповторимый воздух позднего августа, еще напоенный летом, но уже мечтающий об осени.
Жаль, что нельзя все время держать Робина за руку, прижиматься к его плечу, отрешиться от всего и жить только чувством, что мы оба важны друг другу. Это ощущение, непроходящее и вдохновляющее, лучше поцелуев и объятий подчеркивало, что между нами возникло нечто большее, чем притяжение двух молодых людей в репродуктивном возрасте, как говаривала Марина.
Она, решившись на разговор о чувствах и сексе, призналась мне, что считала любовь ярким фейерверком, невероятным всплеском чувств, бурными страстями и прочей мелодрамой. Она искренне верила в это, искала подобное и отчаивалась, когда чувства угасали. А угасали они быстро. Потом моя мама познакомила ее с Алексом.
- Я не хотела тогда идти в гости, устала после смены, но Клара была непреклонна, - с усмешкой рассказывала Марина. - Οна уговорила меня заглянуть хотя бы на часик-два. Я приехала, вышла из машины, а дорожка к подъезду была скользкая. Так я и пробиралась по сантиметру к двери, боясь уронить эклеры и себя. «Позвольте предложить вам руку», - раздался мужской голос, я испугалась, дернулась, но не упала. Алекс поймал меня.
- Не помяв эклеры? - уточнила я с деланным недоверием.
Марина рассмеялась:
- Он ничего не помял, нет. Алекс был очень мил, и чувствовалось, что это не напускное. Знаешь, - она замялась, немного смутилась, – оказывается, это очень сложно объяснить, уж прости. Главное, что еще в тот вечер я поняла, насколько мы с ним… свои. Это сильней бразильских страстей и неуемного желания целоваться. Это как Рождество, Рождество в детстве. Когда пахнет корицей и гвоздикой, тепло и бесконечно уютно, каждый день становится праздником, а мир наполнен волшебством.
Я кивнула, представив это чудесное ощущение. Марина ласково улыбнулась, обняла меня:
- Любовь очень разная. Для меня такая – настоящая. Она в миллионы раз сильней и ценней других привязанностей. И я очень хочу, чтобы и ты встретила того самого. Думаю, ты поймешь, когда это случится.
Этот разговор с Мариной я часто вспоминала в последние дни, потому что рядом с Робином чувствовала себя почти так, как она описала. Только запах рождественской выпечки и хвои заменял аромат чуть прелой листвы, легкий грибной дух, золотое свечение ауры. Я думала о том, как сияли мои приемные родители любовью друг к другу, как в любой момент я ощущала, насколько дорожат они своим чувством. Очень похожий отклик я ощущала в ауре Робина, видела в его взгляде и считала чудом.
Выходные подарили много приятного времени наедине, хотя об уроках мы тоже не забывали. Ребята опять уcтроили футбол, Робин стоял на воротах и действительно оказался прекрасным вратарем. Но больше всего меня порадовало даже не это, а отношение Адама к нему. Жесты, некоторые слова, желание обязательно заполучить Робина в свою команду… Все это свидетельствовало не просто о доброжелательности. Адам вел себя как друг и, казалось, хотел бы наладить отношения. Робин этого явно не желал. На словах он был приветлив, но аура выдавала обиду. Что же между ними произошло?
Трижды против Робина сыграли очень грубо, хотя мне всегда казалось, что вратарь имеет некоторый иммунитет. Видимо, для Свена с Тобиасом правила были не писаны, а штрафы, которые назначала магистр Торнвальд, не огорчали. Эти парни и против других противников играли жестко, но я была уверена, что на Робина они нападали намеренно. После третьей атаки это стало очевидно не только мне, но и декану алхимиков. Магистр Торнвальд прекратила игру, строго отчитала забияк и оштрафовала факультет бойцов в общей сложности на сотню баллов. Ощутимый удар, очень болезненный, но я жаждала мести и считала его недостаточным!
