В каждый перерыв, на правах своего Вилли вламывался к актерам, шумно изъявлял восторги, помогал привести в порядок костюмы, насытить пересохшие глотки добрым глотком холодного эля. Он был почти незаменим в этом.

  Когда это случилось в первый раз, Бербедж уже не помнил. Только однажды его слуга вдруг разом растерял свое привычное молчание и спокойную бытовую неторопливость. Он бродил истуканом с опущенной головой, стряхивал пыль с одного одеяла на другое и бубнил себе под нос что-то беспрестанное. Бубнил не отрываясь!

  И вот тогда, в самый неподходящий для чуда момент, где-то посреди мытья отхожего места и чистки бритвенного таза, он впервые услышал эту реплику:

  - To BE? Or not to Be?

  What question for your...

  Господи, как это было трудно. Чей-то слуга может быть только чьим, но сочинитель, жалкий грошовый сочинитель внушает откровенное беспокойство любому из городских чинов!

  Любой бродяга, душегуб и насильник делает свое дело втихомолку, не приставая к высшему сословию, не раздражая низшее, не претендуя на признание своей правоты.

  Гомон толпы на площади предваряет людские бунты, смех галерки театра предваряет презрение к власти. Доверить смех и слезы толпы безродному человеку?! Это было неслыханно.

  Всего влияния, популярности, вхожести к великим мира сего Владельца Театра "Глобус", едва хватило, чтобы уберечься от полного поражения. Он даже вытащил свой любимый алмаз из серьги в ухе. Он клятвенно обещал. Он даже заискивал перед судейскими!

  Потом нашелся этот пьянчуга Шекспир, с записью о рождении ребенка, пропавшего подходящее время назад. Ну, не было у того мальчика залысин! Да то ведь ребенок, совсем не отягощенный горечью жизни, ее опытом, что вливается в горло через край. А теперь - на тебе и звать его Вилли.

  Но театр! Господи, именно тогда "Глобус" стал театром. Морем человеческих страстей, бушующим пламенем ненависти и любви. Океанами слез и прощаний, откровений и надежд, ожидания сбыточности мечты и веры в святость непогрешимого.

  Его жалкий бродяга мог стать королем, принц - нищим изгоем судьбы, проклятым только по факту престолорождения и существования мира в нынешних пределах.

  Вилли любил цветы, и букеты сыпались к ногам выдуманных, но удивительно желанных женщин, раздирали сердца мужчин. А клинки звенели без ножен и начищенное до зеркального блеска настоящее железо, холодило кровь предчувствием бед и ошибок.

  Он научил театр его человеческому голосу! Он пригласил нас в мир веры в то, что любая душа есть осколок божественной сути. Он создал новую церковь и наводнил ее самым постоянным в Англии приходом. Уравнял в потоках придуманных чувств купца и бездельника, плотника и прожигалу жизни, короля и шута, лишенного всего сущего и обретшего рай...

  Бербердж откинул книгу и встал с жесткого неудобного ложа. Его смоляные волосы обильно тронула седина, а глаза предательски слезились катарактой. Болели суставы, а спина смирилась с прямотой и уже не гнулась даже перед публикой.

  В конце концов, что такое время? Оно унесло все. Прошло пять лет, как сгорел "Глобус", сгорел в пламени выдуманной страсти великий лицедей Шекспир. Его наследством сутяжничали вполне посторонние люди. Рушились родовые замки, менялись мода и двор. А хорошенькие женщины обретали крючковатую подлость старых мегер, гордились праведностью и лицемерием немощи.

  Оно приходит, и сильный яркий мужчина обретает слабость и суетливость, угодливость перед тем, кто сильнее и моложе сейчас. Теми, кто правит балом сегодняшней ночью.

  А за световым провалом окна гудел день пиликала дешевая скрипка в такт изначально нестроящей мандолине и дырявому бубнежу барабана. Бербедж сделал еще шаг к свету.

  Там внизу, среди моря зевак и торговцев, щенячьей радости детей и тронутых лишним жирком матрон. Среди сборища королей и шутов, любви и ненависти, зла и добра, смерти и рождения, здоровенный малый с откровенно наглой, но не злой улыбкой, курчавыми в смоль волосами и алмазной серьгой в ухе, трубил полным ртом:

  - To BE? Or not to Be?

  What question for your...

  На какую-то долю секунды, того сказочного мига, что застывает в нас бесконечностью, Бербеджа окатило волной прошлого. Оно оживало прямо перед его глазами. Там внизу был он сам - Бербедж, повеса и мот, великий актер полный надежды и силы в волнах радостного бурления океана молодости. Не копия, совпадение, а именно он - Бербедж. Уж себя то узнать проще простого...

  И в конце концов, какая разница кто произнес эту фразу первым? Вор или ангел, слепец или провидец, человек или Бог. В ней не убавиться жизни