Боже мой, я чуть не проклинал свой мозг за скорость, с которой тот анализирует неприятную информацию. Неужели это все? Неужели нет никакого выхода, и она окончательно исчезла, пропала, растаяла в неизвестности? О, может быть, я все перепутал, наверное, я набрал не тот номер, ну естественно, я ошибся, ошибся в очень простом механическом действии.
- Какие вещи? - напирал я, теряя голову.
- Ну, я даже не знаю, как это назвать.
- Ну как-нибудь, - желчно торопил я события.
- Понимаете, я даже не знаю точно, может ли это иметь хоть для кого-нибудь малейшее значение. Понимаете, здесь какая-то чепуха, впрочем, может быть, это было важно для нее, по крайней мере, здесь надписано: никогда не выбрасывать. Я потому и пыталась ее найти, а иначе это выглядит даже смешно...
- Да что там у вас, выкладывайте скорее.
- Это записи, точнее, инструкция, инструкция по ловле тополиного пуха. Понимаете, какая странная вещь, обычного тополиного пуха - и вдруг инструкция, даже смешно, правда?
- Правда, - я вяло согласился и, не прощаясь, положил трубку.
Вот здесь-то и наступил главный период, тягучий временной отрезок, тяжелый сезон душевных испытаний. Как же стало пусто вокруг! Выходит, все прошедшее после нашей последней встречи время я жил не в огромном миллионном городе, а в бескрайней снежной пустыне, такой же однообразной и бесцельной, как и моя беспросветная жизнь. Что мне теперь другие люди, если нет ее здесь, недалеко, рядом? Все ясно, я был лишним человеком в ее полной других надежд и свершений жизни. Я ненавижу эту ее другую жизнь, ненавижу ее привязанности бог знает к кому, я умом знаю, что это несправедливо, а все же чую сердцем - справедливо, или, во-всяком случае, законно ненавидеть силы, препятствующие моему успеху.
Я теперь смеялся над главным своим страхом. Ведь опасался больше всего не ее пренебрежения моих усилий, не измены или легкомысленного с ее стороны отношения, - все это можно было оправдать в конце концов ее недальновидностью, неумением постичь новые горизонты жизни, - а страшился я больше всего, как это теперь ни смешно выглядит, настоящего, искреннего ответного движения. Эх, глупый, наивный, недальновидный человек. О, как желал я теперь все вернуть на прежнее тревожное место. Пусть лучше постоянная тревожная неопределенность, пусть вечный ползучий страх за свое, хотя бы и выдуманное счастье, пусть горькие дни или даже недели унизительного молчания, пусть все снова продолжится, лишь бы не бесконечное, с приторным до рвоты невесомым моим телом, падение на самое дно необратимости. Да и что еще могло быть лучше! Как я мог не искать с ней встречи, потерять из виду самое главное - счастье познания новых неожиданных маршрутов. Слепец, тебе нужна была именно такая, легкая, независимая, неуловимая (никогда и никем), тревожная, вечно терзающая связь.
Прошло около десяти тысяч лет. Шел век любви и успеха. Я притерся, свыкся, прикипел и жил дальше, как будто не было той зимы, а мое падение стало плавным, равномерным и практически незаметным. Так привыкаешь к постоянному шуму в ушах и перестаешь верить в обыкновенность тишины. В конце концов есть жизни, никогда не знавшие успеха и, по крайней мере, для понимания этого стоило терпеть невзгоды темного времени.
Нет, конечно, жизнь моя не сразу стала той, что раньше. Нельзя сказать, будто тополиная охота обернулась внеурочным увлечением, забавой, хобби, а семья или работа - истинным, бесконечно прожорливым смыслом моего никчемного бытия. Бывало несколько раз, и я выбегал в поздний июльский вечер, останавливался в широком месте, и как обезумевшая ветряная мельница, молотил по воздуху круговыми движениями, пока, к моему стыду, не налипала на горячие ладони парочка-другая слаболетающих подпорченных экземпляров. Впрочем, все это было не так уж и плохо, даже вполне интересно и по-своему ново, и даже кое-что вполне подходило по некоторым особым отличиям для коллекции, но какая-то излишняя нервозность, как неверная скрипка в оркестре, как раздражающий шум падающего тела, мешали мне всегда сосредоточиться и до конца насладиться заслуженным счастьем. Я был отравлен ее равнодушием навсегда.
Представляю, как бы она рассмеялась, обнаружив меня бестолково размахивающим в самом центре тополиной вьюги, как бы я стал низок и малоинтересен, учитывая ее знание мною же составленной инструкции, и все-таки теперь, наверное, я был бы рад и такому повороту событий. Да что там показаться смешным, если желание увидеть ее при любых обстоятельствах стало таким нестерпимым, что я окончательно запретил себе думать о ней. Так прагматик нерешенную проблему переводит в разряд вечных вопросов и больше уже никогда к ней не возвращается.
Понемногу вернулись былая уверенность и былое мастерство. Я снова плел хитроумные сети, расставлял флюгера, развешивал хрустящие папиросным шорохом лепестки, я был человек-паук с нежной мохнатой кожей, бесконечно чувствительной к малейшим подрагиваниям золотистых паутинок, стерегущих самые интимные маршруты бабьего лета. И ждать плодов долго не пришлось. Ранние морозы и первые ноябрьские снега едва не застали меня врасплох среди неубранных полей и мне, чуть ли не впопыхах, используя даже ночные часы, пришлось разгребать, анализировать, сортировать. Да так удачно все сводилось-складывалось, что возникла необходимость заказать еще один стеклянный ящик. \
Знакомый мастер-краснодеревщик, долго и придирчиво рассматривавший вычерченный мною проект, огромным усилием воли удержался от вопроса, для чего все это мне нужно, и попросил зайти через месяц. Срок не малый, учитывая удачные обстоятельства текущего момента, но и выбора другого тоже не было. В конце концов всегда можно поднатужиться и отложить мумифицирование на самый последний момент. И вот ровно в положенный срок (потом я еще долго задавался вопросом, отчего так все совпало), я получаю заказанное в руки и нетерпеливым шагом спешу домой, развернуть, посмотреть, пощупать, нет ли щелей, или трещин, или каких других скрытых изъянов, и прямо посреди крытого изморозью города, между серым небом и серой землей, буквально лицом к лицу сталкиваюсь с ней.
О, мое нелегкое зимнее счастье, простонала душа под напором дурманящей горячей волны, ударившей так же резко и больно, как и в самом начале нашего знакомства. Да нет, не то, какое там начало, какие, к черту, воспоминания, когда сейчас, здесь, под этим серым небом, быть может, впервые в жизни я любил с такой, ни с чем известным не сравнимой силой. Я оглох, остолбенел, замер, не чуя давления почвы, не ощущая живого окружающего мира, не слыша хрустального звона и сухого деревянного треска бьющегося об асфальт стеклянного ящика.
- Ах?! - она воскликнула от неожиданности и еще, наверное, не узнав меня, или точнее, не осознав, что я - это я, а раздавленный собственным весом ящик - то самое необходимое каждому ловцу тополиного пуха особое устройство для хранения добычи, грациозно присев, принялась подбирать уже ни кому не нужные осколки. Я поднял ее за плечи, кажется, встряхнул, пытаясь сбросить охватившее нас оцепенение, и уже заранее, не дожидаясь вопросов и комментариев, замотал головой.
- Это то самое, - не спрашивая и не утверждая, она опустила к асфальту ресницы, а я с каким-то возрастающим бешенством продолжал мотать головой, будто сейчас, здесь, при всем честном народе отрекался навсегда от всего, чем жил и дышал в прошлой жизни. Не было, и не могло быть никакой такой инструкции, никаких флюгеров и лепестков, никаких запутанных траекторий, и нержавеющих игл, пронзивших слабые хрупкие тела, не могло быть, и она не какой-то там невесомый, плывущий, свободно парящий предмет, а просто усталая, несчастливая и бесконечно дорогая мне женщина. Да как же я мог раньше этого не видеть, не понимать? Я прижимал ее к своему телу, тыкался холодным носом в теплое пульсирующее голубой прожилкой место, и как пес хозяина, целовал горячими губами все без разбору, глаза, сережки, и даже просто одежду, включая цветастый колючий шерстяной шарф. Я обнимал ее страстно, отчаянно, нежно, я уже знал, слышал, чуял, хотя, опять-таки, забегая вперед, как пробуждается еще еле заметное, но такое по всем приметам настоящее, глубокое ответное желание, желание искать и находить меня в огромном миллионном городе и быть и оставаться со мной как можно дольше.
