Помню траву, целое море темной травы, её шелест, над которой я летел, почти не касаясь её. Мне было так легко, словно я сам превратился в мотылька, в мохнатого ночного мотылька, напившегося нектара в раскрывшихся фиолетовых бархатистых цветах. После бескрайнего поля шел лес – помню танец светляков перед моим лицом в темноте и темные стволы замшелых деревьев, меж которых их таинственные огоньки меня провожали. Там, в царстве теней и запахов разворачивающихся свежих побегов я ощутил себя дома, и смеялся от счастья.

Утро мы встретили в лесу.

Я проснулся оттого, что луч солнца немилосердно жег мое лицо.

Я не сразу сообразил, где нахожусь, и как я сюда попал. Ночное колдовство все еще было живо в моей памяти, и я не хотел открывать глаз, чтобы это хрупкое и прекрасное воспоминание оставалось со мной как можно дольше.

– Вставай, – услышал я голос Гурки. – Я же вижу, ты уже не спишь!

Я открыл глаза и сел торчком, раскрыв от изумления рот.

Мы с Гуркой были в лесу, на крохотной поляне, со всех сторон окруженной деревьями. Я совершенно не знал этой местности. Куда ни глянь, всюду сплошной стеной стояли вековые сосны, а близ нашего поселка росли лишь дубы. Как мы попали сюда?! Да и где мы вообще?!

– Ты бежал всю ночь, – произнесла Гурка, глядя на меня восхищенными глазами. – Ты бежал и нес меня. Я и не знала, что ты такой сильный.

– Я сам не знал, – произнес я.

Вместе с дневным светом вернулась и боль. Тронув лицо, я нащупал несколько глубоких ран на шеках, один из глубоких порезов пересекал бровь, и глаз был не поврежден благодаря какому-то чуду. Губы тоже пересекала царапина, и даже улыбаться было больно.

Все мое тело сетью покрывали царапины и порезы, одежда была приведена в полнейшую негодность. Всем этим я был обязан терновнику, в котором катался в припадке. Гурка смотрела на меня с состраданием, и на её глаза наворачивались слезы.

– Сильно тебе досталось, – сказала она, и я криво усмехнулся.

– Ничего. Это не самое страшное, что могло с нами случиться.

Неподалеку тек ручей, и Гурка помогла мне пойти до него. Странно, но та сила, что ночью несла меня через поле, вдруг испарилась, я снова стал тем, кем был до этой ночи, больным и избитым мальчишкой.

У ручья, в тени, мне стало лучше. Я уселся в траву, и Гурка аккуратно причесала мои отросшие волосы обломком гребешка, нашедшемся у неё в кармашке. В этом же кармашке оказался у неё и крохотный осколок зеркальца, и я смог рассмотреть себя – зрелища ужаснее и представить себе было трудно.

Мое исцарапанное лицо было изуродовано бесповоротно. Когда-то у меня был вполне приятный вид, а теперь от него и следа не осталось. Мои отросшие волосы были густые, черные, непослушные, похудевшее лицо было бледно. Над бровью был вырван клок кожи, уголок рта был разорван чуть не до середины щеки. Конечно, царапины и порезы зарастут, но шрамы останутся навсегда. Единственное, что уцелело – это глаза темного синего цвета да острый нос. Гурка смотрела на меня и плакала от жалости.

– Ну и уродец, – сказал я со смехом. Мне не было жаль себя, но слезы Гурки словно прожигали мне сердце, и мне очень хотелось её утешить. – Как думаешь, не назваться ли мне Терновником? Подходящее имечко для такого эльфа, как я.

Гурка закрыла лицо руками и заплакала еще горше.

Я скинул одежду и влез в ручей. Вода в нем была обжигающе-холодной, но мне просто необходимо было смыть с себя запах гари, грязи и всего того, чем была наполнена моя жизнь в последнее время. Вода смыла запекшуюся кровь и грязь, и я почувствовал себя чистым, таким чистым, каким не был, наверное, и при рождении.

Выскочив из ручья, я, трясясь всем телом, побежал туда, где оставил свою одежду, но на месте её не оказалось.

– Эй, Гурка, что за шутки? – крикнул я, беспомощно оглядываясь по сторонам. – Это не смешно! Мне холодно!

Но Гурка не ответила мне; вместо нее передо мной возник Эльф, словно из ниоткуда. Это был высокий худощавый мужчина, светловолосый, в зеленой одежде лесника. Оружия при нем я не видел, но, однако, был уверен, что оно есть.

– Не кри-чи, – произнес он с явным усилием, стараясь правильно выговаривать слова, и погрозил мне пальцем. – Здесь кри-чать нель-зя. Кто вы?

Тут я разозлился. Что за черт?! Стащил одежду, оставив меня голышом, и заводит разговоры. Нашел время!

– Мы ушли от людей,– ответил я зло. – Мы полукровки, Эльфы.

Слово "полукровки" подействовало на Эльфа. На его красивом лице промелькнула смесь жалости и ярости. Он ступил ко мне ближе, протянул ко мне руку и приподнял мое лицо за подбородок.

– Полу-кровки, – повторил он. – Дети Эльфов?

– Да, – подтвердил я.

– Мы ушли от людей, – сказал я. – Они ненавидели нас, и мы не смогли больше с ними жить.

Эльф промолчал. Даже если б с его губ сорвались слова сочувствия и утешения, я бы все равно его не понял.

– Прикройся, – велел он мне, сняв с себя плащ и протягивая его мне. Его одежда была из тонкой, но плотной ткани, и я, накинув его плащ на плечи, моментально согрелся.

Эльф кивнул головой в сторону опушки, мол, пошли, и я послушно последовал за ним. А что мне оставалось делать?

На опушке нас ожидали еще пара Эльфов. Это были одинаково светловолосые, высокие, худощавые лесники. Оба они были одеты в зеленые одежды, которые помогали им скрываться от чужих глаз в лесу. Судя по тому, что, кроме ножей на поясе, у них с собой были еще и луки со стрелами, а на ногах у них были удобные мягкие сапожки, это были пограничники, дозорные.

Они охраняли Гурку. Признаюсь, у меня от сердца отлегло. Глядя на их стрелы с черными острыми наконечниками, которые способны пробить и сталь, на огромные луки, которые, наверное, бьют на расстояние в целую милю, в воображении своем я невольно рисовал себе самые ужасные картины. Мы находились в Диком Лесу, на их территории, и они могли подстрелить любого из нас, не разбираясь. Луки их висели у них за спинами, и в руках никакого оружия не было, но сдается мне, вздумай Гурка хоть пальцем двинуть, они успели бы.

Однако, она была жива и невредима. Съежившись в комочек, она сидела в траве, испуганно поглядывая то на своих стражей, то на меня. Она была напугана, и, наверное, больше за меня, чем за себя, но страх не позволял ей произнести ни звука. Всю жизнь она слышала об эльфах такое, что хуже них мог быть только людоед, пожирающий печень у новорожденных младенцев, а теперь она видела их вживую, рядом с собой, с нацеленным на неё оружием.

Есть отчего испугаться, не так ли?

– Не бойся, – ободряюще сказал я. Я очень хотел, чтобы она перестала так затравленно глядеть, и чтобы с лица её исчезло покорно-рабское выражение, ожидание неминуемой беды, боли и обреченности.

При виде нас оба Гуркиных стража как будто бы отступили от неё.

Эльф, что сопровождал меня, положил руку мне на плечо.

– Мэлроп, – произнес он. Одно-единственное короткое слово на его языке, и эльфы, сторожившие Гурку, отступили от неё, словно выпуская её из плена.

Я раньше ни разу не слышал этого слова, но тотчас же понял, что оно обозначает.

Полукровки.

Полуэльфы.

Дети любви.

Охранявшие Гурку Эльфы переглянулись. "Что? – как бы говорили их растерянные лица. – Эти двое жалких оборванца родня нам по крови?"

Мой провожатый кивнул согласно головой в ответ на их немое изумление.

– Мэлроп, – повторил он уверенно. – Так изу-вечить мог-ли только за кровь.

Эльфы враз заговорили на своем языке, перебивая друг друга и указывая на нас пальцами. Верно, оба дозорных не верили в слова своего предводителя, и доказывали ему что мы шпионы.

Но он снова лишь покачал головой, отрицая их горячие доводы.

Эльфы обступили меня, рассматривая внимательно, вертя в разные стороны, как куклу, ощупывая мои руки, плечи, словно проверяя тело мое на крепость. Они вертели мою голову, запускали пальцы в мои волосы, и так пристально вглядывались в глаза, словно хотели рассмотреть, что там, на самом их дне.