Противостояние великих держав только начиналось, и мысли о роли Америки и союзников, которые отвлекали военные силы «оси Берлин – Рим – Токио» от Восточного фронта, тогда не имели хождения в среде военных историков нашего училища. Фултонская речь Черчилля положила начало «холодной войне», и для нас, будущих профессиональных военных моряков, Америка и ее союзники по НАТО ассоциировались с главным противником на море, в воздухе и на земных полях сражений.

Училище потрясло мое воображение не только хорошо организованной системой обучения с мощными средствами наглядности в лабораториях, где стрельбы проводились в реалиях морского простора. Меня привлекли книги – библиотека, в которой были собраны, кроме художественной литературы, тома энциклопедий и справочников. Из простой школьной библиотеки я попал в замечательную Книжную Страну. Там я впервые познакомился с Большой советской энциклопедией, второе издание которой только что начало выходить. Многие часы и дни провел я в уютных стенах читального зала, пролистав пятьдесят томов этой удивительной кладовой знаний.

Мне там нравилось все: и порядок, какой может быть только на флоте, и непривычные для гражданского уха команды и термины из морской службы и быта, и строгая дисциплина, не допускающая малейших отклонений от регламента и уставных положений. И на этом фоне – мои наставники, боевые офицеры военно-морского флота, каждый из которых был живой историей сражений прошедшей войны с фашистами. Службу я любил и ею не тяготился.

Я, как, впрочем, и многие мои товарищи, воспринимал дисциплину военного без усилий, сердцем понимая ее предназначение. И если у меня и случались срывы, то они не носили серьезного, злостного характера, а больше проистекали из-за преследовавших меня несобранностей гражданской жизни. Я испытывал радостное чувство от совместного движения в строю, а песня, которой пленился с раннего детства, заставляла меня ликовать. Мне был близок герой писателя Куприна из замечательной повести «Поединок». Казалось бы, другое время, другая военная среда, другие обычаи, но духовно я был близок к этому герою, которого уважал за восторженное отношение к окружающему миру.

Позднее, в конце шестидесятых годов, на ЭКСПО-67 в Канаде я посмотрел американский фильм фирмы «Кодак», который носил поэтическое название «Быть живым…». Фильм о природе, ее живом мире. Этот фильм, сам по себе не такой уж шедевр документального искусства, всколыхнул во мне целую бурю чувств и воспоминаний: далекие украинские степи из глубокого детства, морозный северный городок, вековые сосны Подмосковья, аэроклуб, училище и многое другое. Хорошо жить. Хорошо творить в силу своих возможностей, быть товарищем, сыном, мужем, отцом… Это желание быть полезным особенно усилилось после почти месячного исследования в канадском госпитале, когда я ожидал самого худшего… Лежа на больничной койке, я остро ощутил тоску по Родине, столь обездоленной по сравнению с отлично налаженной жизнью сытого западного полушария с Канадой и Америкой.

Училище я любил. Любил его писаные и неписаные законы, правила, обычаи, традиции. Последних было еще мало – училище было только что создано. Я понимал, что жизнь и учеба в училище – это новое, неизведанное и захватывающе интересное обилием знаний. Главное, я понимал, что эта жизнь в стенах училища и пребывание в городе мирового культурно-исторического значения помогали мне, еще недавнему школьнику с замашками анархиста, в короткий срок стать самостоятельным юношей, будущее которого виделось вполне определенно. Впереди была служба в офицерском звании на кораблях военно-морского флота, а может быть – в научно-исследовательских центрах вооружения ВМС.

За годы пребывания в училище я проходил практику на линейном корабле, крейсерах и эсминцах разных флотов. На флагмане Балтийского флота линкоре «Октябрьская революция» я стажировался в артиллерийской боевой части и ходил на нем в его последний поход в Таллин. Тогда флагман, ветеран еще времен русского флота, провел свои последние стрельбы главным калибром двенадцатидюймовой артиллерии. Через год корабля не стало: его разрезали на металлолом. Спущенный на воду в преддверии Первой мировой войны, он прослужил сорок лет и отдал свой металл на строительство новых, более совершенных кораблей.

На крейсерах мне пришлось ходить на Северном флоте и на Балтике: и все это время в качестве морского артиллериста. Но как будущий инженер-артиллерист фактически ежегодно я проводил по несколько месяцев на заводах, где знакомился с особенностями изготовления различных узлов к артиллерийским установкам, их сборкой, боеприпасами к ним. Изучал особенности производства и создание новых технологий изготовления взрывчатых веществ и порохов, взрывателей к снарядам. Нашим местом стажировок были полигоны под Ленинградом.

Так что же случилось вчера? Со мной, курсантом четвертого курса? Шла весна пятьдесят шестого года. Как старшекурсников, нас уже не мучили нарядами, но некоторые легкие виды дежурства мы все же несли. Наиболее привлекательным было дежурство в составе пожарного взвода. Фактически все дежурство сводилось к физическому пребыванию в стенах училища в течение суток.

Наше десятиэтажное здание по фасаду занимало более ста пятидесяти метров. Построено оно было перед войной почти на границе города, на проспекте Сталина. Это был Дом Советов городской партийной и административной власти. Предполагалось, что вокруг этого здания будет развернут новый центр Ленинграда, а старый город останется как историческая часть его.

Война нарушила планы, и после нее Дом Советов был передан военно-морскому ведомству, который разместил в нем вновь открывшееся секретное военно-морское училище инженеров оружия. В училище были факультеты: артиллерийский, ракетный, минно-торпедный штурманский, химический и атомный. Последний был засекречен даже внутри самого училища. Сделав всего три полноценных выпуска, училище было ликвидировано в момент хрущевского сокращения армии на миллион двести тысяч человек.

Итак, в один из воскресных дней дежурства я и мой товарищ по курсу вышли из задних ворот училища и расположились на обширном пустыре вблизи его стен. Была весна, и травы уже бурно покрывали землю. Волны травяного моря перекатывались от стен училища до ближайшей проселочной дороги, пролегавшей метрах в трехстах.

Я обратил внимание, что на пустынной дороге стоял одинокий автомобиль и от него в нашу сторону шли парень и стройная девушка. Не доходя до нас метров пятнадцать-двадцать, они остановились возле матроса, который, как и мы, отдыхал в траве. Матроса мы знали в лицо, и был он из обслуживающей команды.

Высокая трава скрыла троицу, и лишь иногда ветер доносил до нас их голоса: они о чем-то бурно спорили. Так прошло минут двадцать. Вдруг голоса стихли, парень и девушка вскочили и стали быстро, почти бегом удаляться в сторону автомашины. Их бегство нас насторожило, и мы окликнули матроса. Ответа не последовало, а странная парочка бегом припустила к автомашине.

Мы бросились к матросу. Он лежал ничком и на наши возгласы не отвечал. Стало ясно, что с ним что-то сделали. Рядом еще дымилась папироса. Оставив товарища у лежащего в беспамятности матроса, я бросился за убегающими. Вот тут-то и пригодились мои занятия легкой атлетикой – моими любимыми дистанциями были 200 и 400 метров. Мне удалось бы догнать парочку, но неожиданно парень резко обернулся в мою сторону и в его руке блеснул пистолет. Раздались выстрелы. Что-то ударило меня в левое плечо, и я мгновенно рухнул в траву, которая скрыла меня от стрелявшего. Азарт погони заставил меня поднять голову, но парочка уже достигла автомашины. И хотя догнать парочку мне не удалось, чуть лучше рассмотреть автомашину я смог. Это был «москвич» первой послевоенной марки.

Автомашина запылила по дороге, а из ворот училища выбегали моряки. Услышав выстрелы, открыл стрельбу в воздух караульный у ворот: так он пытался привлечь внимание удаляющегося автомобиля и вызвать караул на помощь.