Ошарашенная всем сразу: Верочкиной веревочной прической (вертелась в голове, не отпуская, строчка из советского детского стишка о дружбе народов "у москвички две косички, у узбечки двадцать пять"), собственной истеричной откровенностью, ответным напором и энтузиазмом племянницы, а может быть, и терпкой вязкостью вишневого ликера, Маша с трудом воспринимала чужеродные слова. Особенно стукнуло ее "первое лицо" ("задаст по первое число" безотчетно впечаталось в голову и стало прокручиваться, как заевшая пластинка)... Из последних сил она пробормотала, что, мол, чего-то ей захотелось прилечь, "а ты, Верочка, говори, говори, я внимательно слушаю...".
Стало полегче, правда, очень еще хотелось расстегнуть давящий бюстгальтер, но было стыдно. А Верочка разворачивала все более яркие и радужные картины ее, Машиной, новой жизни, и радостно было за ее молодость, и так щекотали горло трезвые, гадкие, противные ответные слова.
- Следующий номер программы - гардероб. Ты, конечно, ничего себе одета, но прямо-таки как старший преподаватель бухучета, пусть и в коммерческом вузе. Все боишься, что, дескать, "не по возрасту" окажется, но ведь ты филолог, должна понимать, что, как назовешь, так и будет. Можно про свитерок сказать, что он "безобразно обтягивает", а можно - что "изящно облегает". И она плавным движением огладила свою девичью попку. - Не пойму, ты что, уснула?
Маша не спала, но погрузилась в какое-то медузное, аморфное состояние, ей захотелось, чтобы все решили за нее, просто сказали, что делать, а она бы послушно и добросовестно исполнила. Безволие было приятно, комфортно, а готовность подчиниться так безоглядна, что Маша спросила без тени сомнения, что и тут поступит, как велят:
- А Митя?
- Не знаю, встанешь на ноги, разберешься, а пока держи на длинном поводке.
Очевидная нелепость ситуации, перевертыш распределения ролей - все это не имело никакого значения. Главное - нашелся выход, точнее, подтверждение тому, что можно плыть по течению и считать это собственным выбором и неуклонным движением вперед. В конце концов, действительно - как назвать...
Проводив Верочку, Маша осмотрела расставленные Балюнины пластинки, сняла с полки впритык поместившуюся там "Амбарную книгу".
"17 февраля 2001 года. Суббота. День рождения Балюни. Выяснилось, что я до сих пор так и не повзрослела".
Володя позвонил из Петрозаводска, по-деловому сообщил, что прилетает на следующий день, будет к обеду. "Что приготовить?" - "Себя, - хохотнул он, с едой особо не возись. Целую".
Обед она, конечно же, не просто приготовила, а, как говорится, закатила. Закуски всякие там селедочки-грибочки-салатики, суп небудничный: сборная солянка со всеми полагающимися бесчисленными сортами мяса, каперсами да маслинами, ко второму, впрочем, несколько выдохлась, ограничившись банальными куриными окорочками, правда, сопроводив их рисовым гарниром по необыкновенному китайскому рецепту. Разнообразная выпивка так и стояла у нее от одной встречи до другой, поскольку пить в одиночестве она пока что не научилась.
Надо признаться, кулинарные заботы доставили ей удовольствие, и она предвкушала, как будет хвалить ее гурман Володя. Не забыла она приготовить и себя, благо, времени было полно. Давно уже не было ей так спокойно, наверное, с последнего отпуска, кажется, сто лет прошло. Устала она. Кстати, надо спросить Володю насчет отпуска - года без передышки ей не выдержать, а главное, зачем? Маша усмехнулась про себя - вот явное следствие Верочкиных уроков, как это она смешно говорит: "Не парься!" Что делается со смыслом слов! Маше вдруг отчаянно захотелось попариться в настоящей бане, чтобы кожа скрипела, а тело казалось только что полученным новеньким блестящим подарком. Собственно говоря, в бане она бывала только в той закарпатской деревне, куда они ездили с уже совершенно позабытым мужем. Как интересно: она почти не помнит его лица, даже неприятно. Пришлось встать, снять с полки альбом и найти фотографию. Он, оказывается, был недурен собой. Где он? Что с ним? Вот исчез человек из ее жизни - как не был, и ничего не произошло. "Так и Митя исчезнет", - почему-то вдруг подумала Маша, и благостное состояние вмиг улетучилось.
В один из тех мучительных дней, когда проблема выбора еще не отпускала ни на минуту, ей представились аптечные весы, где вместо гирь - люди: на одной чаше Митя, на другой - Володя и Надюша. Теперь к ним добавилась Верочка, и эта чаша уже почти достигает земли, а Митя высоко, маленький, почти ненастоящий, "ускользающе малая величина" - пробившийся невесть из какой науки термин. "Вот пусть и ускользает", - неожиданно резко постановила Маша, раздосадованная нарушенным покоем.
Володя появился как-то шумно и сразу заполнил все пространство квартиры. Ахнул, увидев накрытый стол:
- Потрясающе!!!
Так же шумно он оценивал каждое новое блюдо, притворно журил Машу за то, что столько простояла у плиты, грозился никогда больше не водить в рестораны, враз померкшие перед ее искусством.
Отрезая кусок курицы, он нарочито вскользь спросил:
- Я понимаю, что понедельник только завтра, но тем не менее рискну вопрос задать: ну как, Мария Александровна, мое деловое предложение?
У Маши ответ был заготовлен:
- Спасибо, Володя, это, как говорят, предложение, от которого нельзя отказаться. Хотя, честно говоря, и хочется, и колется.
- Перестань, я всегда знал, что у тебя с мозгами, как и со всем остальным, полный порядок, пять звездочек, как отель и коньяк.
Он встал, полез в портфель и достал бутылку:
- Старорежимный, армянский, бывший советский, ныне - заморский. За твою новую жизнь, Машенька. Это все глупости, что не место красит человека, оно тоже. Я рад, что могу тебе в этом помочь. Цвети, дорогая, и впредь!
Маша попыталась было расспросить о работе, но Володя ее оборвал:
- Это - в официальной обстановке. Знать тебе надо пока что одно: завтра составляешь реестр работ, которые ты должна довести до конца, и сколько это потребует времени - чтобы все было по-честному, эту бумагу пересылаешь мне по факсу, а во вторник я говорю с твоим начальством. Дней десять тебе, поди, хватит?
- Да, наверное.
- Ну и отлично. А рис-то, рис-то каков...
Он сидел, разгоряченный коньяком, разомлевший от вкусной еды, впереди была ночь с желанной женщиной - все у него было хорошо.
А перед Машей опять мелькнули чаши весов, и так ей захотелось поставить все точки над "i", что она не выдержала:
- Володя, извини, я знаю, что не должна спрашивать, но и не спросить не могу... А Надюша?
У него как-то странно затвердел и мелко сморщился подбородок:
- Дорогая, никогда не путай службу и дружбу. Ты мне нужна как четкий и надежный работник. Если бы не так, я бы тебе лучше молча, из своего кармана приплачивал. Надюшу я обожаю, но она, прости, курица, дальше своего носа не видит и занимает предназначенное ей место. Больше к этому не возвращаемся. Если обидится - будет дура. Но сделать ничего не могу. Прости.
Пока она мыла посуду, он смотрел новости по телевизору, периодически выскакивая на кухню, чтобы с жаром прокомментировать очередную сенсацию. А потом они вместе не могли оторваться от итоговой еженедельной программы, и как раз к ее окончанию сытный обед-ужин с вином и коньяком нагнал на них зевоту.
Володя пошел в ванную, а Маша начала стелить постель и вдруг впервые осознала, что у него есть свой дом, жена, привычный распорядок каждого вечера и размеренные радости супружеских ласк. Это открытие, вернее - то, что она принимала ситуацию как данность и никогда всерьез о ней не задумывалась, поразило ее: как же человек слаб и любит себя, если умеет так прочно защищаться от неприятной реальности! Но, раз влезши в голову, мысль уже не давала покоя, воображение подкидывало варианты: вот сейчас он выйдет, завернутый в махровую простыню и напевая что-нибудь из Джо Дассена или на ходу вытирая мокрые волосы... Тьфу, все заемное, из фильмов. Тем временем Володя и впрямь вышел из ванной в шелковом халате (наверное, специально взял, едва ли собирался в Петрозаводске жить не в одноместном номере), волосы не вытирал, ничего под нос не мурлыкал, а подошел к Маше и поцеловал. От него вкусно пахло чистым телом и незнакомым мылом. Ей сразу стало неловко, что она еще одета, но картинки не давали ей покоя:
