Конечно, ученый, будучи «в миру» простым смертным, имеет и тот уровень субъективности, который положен ему в качестве такового. «Когда не требует поэта к священной битве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен». Ученый может интересоваться футболом, а может считать его недостойной внимания забавой. Его право – увлекаться рыбалкой или проявлять к этому увлечению полное равнодушие. Никто не может потребовать от него, чтобы он любил стихи Маяковского, а поэзию Евтушенко считал плохо зарифмованной политической пропагандой. Бытовые предпочтения, эстетические вкусы, индивидуальные пристрастия – это все такие вещи, которые находятся вне профессиональной деятельности ученого, и здесь общество накладывает на него не больше ограничений, чем на человека любой другой профессии. Но всякая профессиональная деятельность предъявляет к человеку специфические требования, т. е. ставит пределы его субъективности. Так, врач не вправе действовать против интересов больного. Военнослужащий обязан беспрекословно повиноваться приказу командира. Профессия политика несовместима с простодушием, а работа юриста – с доверчивостью. Каковы же те «красные флажки», за которые нельзя переступать ученому? Или переформулируем вопрос: что должен совершить ученый, чтобы утратить право им быть?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уяснить, в чем состоит сущность науки как формы духовного освоения действительности. Без такого представления, без генеральной идеи, направляющей нашу мысль, невозможно разобраться в том многообразии феноменов, которые, обладая теми или иными чертами сходства с наукой, к ней в действительности не принадлежат.

Традиционно природу науки характеризуют путем выделения существенных специфических черт: объективности, предметности, системности, доказательности и некоторых других. Мы не намерены этот подход оспаривать, более того, вполне с ним солидарны. И в учебном курсе философии науки он не только удобен, но и, пожалуй, единственно возможен, ибо для понимания сложных материй нужно знать азбучные истины. Однако для целей настоящего исследования он не очень подходит, поскольку не дает возможности увидеть то, что в интересующем нас аспекте является главным, определяющим: не позволяет выделить свойство, утрата которого автоматически выводит духовную деятельность за пределы науки. Поэтому мы применим нестандартный ход рассуждений: попытаемся ответить на вопрос о том, какое (содержательно, а не формально) общее свойство науке заведомо НЕ присуще. Такая постановка вопроса неявно подразумевает наличие некоторого существенного общего признака, который имеется у всех других видов духовной деятельности, внешних по отношению к науке. Остается этот признак выявить.

Сначала рассмотрим исходный тип мировоззрения, первичную форму духовного освоения действительности, впрочем, вовсе не утратившую актуальность и в наши дни, – мифологию. Мифологическое мышление имеет своей целью упорядочить мир, сделать его близким человеку и понятным ему. Почему у бурундука на спине три полоски? Ответ мифа прост и ясен: в некое время о́но (сакральное время) некий медведь провел лапой по спине некоего бурундука. С тех пор эти полоски и сохраняются. Почему роды причиняют женщине боль? Библия дает на этот вопрос ответ ясный и недвусмысленный: так наказана праматерь Ева, склонившая Адама к нарушению божественного запрета на поедание плодов с древа познания добра и зла. Такова же природа политических мифов. Возьмем в качестве примера вполне современный миф – миф русофобии. Он призван внушить мысль об изначально порочной, злодейской природе России. Наша страна назначена на роль империи зла, цитадели тоталитаризма и перманентного носителя агрессивных устремлений. Крайне полезная идеологема для определенных политических кругов.

Религия. Ей тоже свойственна этиологическая функция, но не в качестве основной. Главное предназначение религии – облегчать человеческие страдания, примирять людей с несовершенствами мира, дарить надежду на спасение души. Благодаря этому религия защищена от успехов просвещения мощной броней. Невзирая на вопиющую нелогичность, религиозное мировоззрение продолжает сохранять влияние на широчайшие народные массы. Не изменяя мир, религия меняет отношение к нему. И для владельцев заводов, газет, пароходов религия приносит несомненную и весьма значительную пользу.

Искусство. Цель искусства – преобразить внутренний мир человека, заставить его облиться слезами над вымыслом, обогатить человека опытом жизни других людей. Для искусства, в том числе и реалистического, вопрос о том, каков мир в действительности, имеет второстепенное значение. Внешний мир для искусства – лишь материал, из которого творческим воображением художника создаются образы, воздействующие на человеческую душу. Мы приобщаемся к искусству не для того, чтобы узнать, каким законам подчиняются физические или химические процессы, а с целью погружения в иную человеческую реальность, ради обогащения своего личного опыта. В этом, несомненно, огромная польза искусства, и оно существует именно для того, чтобы приносить такую пользу.

Мифология, искусство, религия – эмоционально-образные формы духовного отражения действительности. От них отлично житейски-обыденное познание, которое, подобно науке, оперирует не эмоционально окрашенными образами, а абстракциями. (Конечно, в случае обыденного познания речь идет об абстракциях невысокого уровня. На этом тривиальном обстоятельстве мы не видим необходимости останавливаться.) Однако обыденное познание, как и эмоционально-образные формы духовного освоения действительности, ориентировано на пользу. Понимание объективных свойств предметов внешнего мира не является конечной целью обыденного познания, такое понимание требуется лишь для того, чтобы получить какой-нибудь практический результат. Изготовить порох, например, или вывести новую породу скота. Таким образом, все формы духовного освоения действительности за пределами науки устремлены к пользе.

И в том нет ничего удивительного. Было бы удивительно, если бы дело обстояло иначе. Как совершенно справедливо писал К. Маркс,

Это означает, в частности, что общество вправе требовать от своих членов, чтобы они приносили пользу. Иная жизненная стратегия воспринимается общественным сознанием как неоправданная трата ресурсов, а то и как паразитирование.

И лишь одна наука устроена принципиально иначе.

Исторически наука возникла в античной Греции как интеллектуальная игра, смысл которой – не в практической полезности, а в том, что выше всякой пользы, – в истине, точнее, в ее достижении. Египетские жрецы сумели выведать некоторые тайны природы, но не для того, чтобы наслаждаться созерцанием добытой истины, а с вполне практическими целями – определять срок разлива Нила, строить храмы, мумифицировать трупы и т. п. А. П. Огурцов, определяя тот тип знания, который был создан великими древними цивилизациями, вполне правомерно относил их к сакрально-когнитивному комплексу[78], который образует преднауку, а не науку собственно. Усвоив интеллектуальные достижения своих предшественников, обеспеченные представители античной аристократии отринули утилитарную, прагматическую ориентацию добытых позитивных знаний, освободили их от какой-либо привязки к пользе, ибо видели назначение своей деятельности в том, чтобы возвыситься над плебсом, погруженным в повседневную заботу о хлебе насущном. Нужны были какие-то чрезвычайные обстоятельства (вроде осады Сиракуз в 214–212 гг. до н. э.), чтобы античные мыслители соблаговолили сойти с небесных высот теории на грешную землю практики.

Итак, наука – единственная форма духовного освоения действительности, ориентированная неутилитарно. Эта идея позволяет нам найти тот общий признак, который разграничивает науку и то, что ею не является. Отсюда следует такой вывод: если стрелка компаса, по которому ученый прокладывает курс своего исследования, отклоняется от направления «истина» в сторону направления «польза», то (рано или поздно) происходит выход за пределы науки.