В схожих терминах Гурджиев рассказывает о том, как он играл с взаимозаменяемостью объективных и субъективных феноменов: «В то время важным моментом для моего осознания было не конкретное отношение одного космоса к другому, а то, что теперь я напрямую воспринимал взаимосвязанность Вселенной и, более того, что все эти формы взаимосвязаны только потому, что были чем-то одним и тем же, многократно повторенным для создания иллюзии сложности».

Из сравнения двух этих описаний (оба они слишком длинны, чтобы цитировать их полностью) следует, что и Гурджиев, и Уорд получили отчетливое переживание того, что сознание – это не физическое состояние, в противоположность сну или бессознательности, которые являют собой простое отражение осознанности тела, – но самообеспечиваемая сущность, Вселенная в себе. Сознание не является побочным продуктом жизнедеятельности тела, как тепло – побочный продукт огня. Каким-то образом оно ведет свое собственное, независимое существование.

Это так же трудно уразуметь, как и идею бесконечности. Но один вывод ясен: если сознание не есть побочный продукт тела, то его взаимодействие с телом должно быть аналогично взаимодействию зеркала и падающего на него света. Мы можем рассматривать человечество как миллионы фрагментов разбитого зеркала. Но свет существует сам по себе. Это опять же показывает ошибочность нашего, по сути, шовинистического представления о себе как о единственной высокоорганизованной форме жизни во Вселенной – или, по крайней мере, в Солнечной системе. Вопрос не в том, есть ли разумные существа в других мирах – они ведь тоже будут лишь осколками зеркала. Важно то, что отражается в зеркале: сознание, разум, выходящий за пределы всего того, что мы обычно переживаем.

Посудите сами: коль скоро мы принимаем этот взгляд на Вселенную – по крайней мере, как логическую возможность, – то мы принимаем и утверждение, которое стало отправной точкой этой книги. С естественной человеческой точки зрения, Махатмы мадам Блаватской – чистый вымысел, и было бы полнейшим легковерием принять идею высших существ или высших форм знания без практического подтверждения. Но если Гурджиев и Уорд – и сотни других мистиков – говорят правду, тогда «естественная точка зрения» оказывается чем-то вроде частной, ограниченной позиции. Фактически, более логичным было бы ожидать, что Вселенная населена высшими существами, высшими формами разума, к намерениям которых мы из-за нашей ограниченности невосприимчивы. Можно предположить, что если некоторые из мистиков были удачливее Уорда в понимании точного значения «интеллектуальной сферы» высшего сознания, то они могли попытаться выразить это словами или в символах, чтобы передать их другим исследователям сознания. И это снова возвращает нас к утверждениям Гурджиева. К примеру, во «Встречах с замечательными людьми» он рассказывает о посещении монастыря в Туркестане, где видел необычный прибор, предназначенный для обучения жриц позам священных танцев: на треножнике стояла колонна, из которой выступало семь рук, каждая с семью сочленениями. По словам Гурджиева, танцы выражали Закон Трех и Закон Семи. Ритуальные танцы, основанные на этих законах, стали важной частью гурджиевского «метода».

Необходимо также отметить, что данную книгу не следует ставить на одну полку с томами, посвященными НЛО, спиритизму или оккультным явлениям. Я не хочу отрицать значение подобных работ, укажу лишь, что они движутся в направлении от частного к общему, от наблюдений и «озарений» – к теориям о «невидимом» или неизвестном. Эта книга начинается с диаметрально противоположной позиции. Автор доказывает, как и Дэвид Фостер, что жизнь на Земле не могла возникнуть в результате механической эволюции. Существуют данные, говорится в ней, что «порядок» возрастает, а это предполагает разумное руководство или «вмешательство». Одну из наиболее замечательных и последовательных попыток выработать основанную на этом предположении космологию вы найдете в обширном труде Дж. Г. Беннетта «Драматическая Вселенная»[12], который можно считать отправной точкой доказательной базы нашего автора. Безусловно, Беннетт идет дальше Дэвида Фостера: последний лишь доказывает, что, с точки зрения кибернетика, эволюция предполагает некое разумное вмешательство. Беннетт же решается назвать этих агентов разумного вмешательства «демиургами», говоря о них как об «инструментах вселенской индивидуальности, посредством которых в рамках естественных законов оказывалось содействие и осуществлялось управление эволюционным процессом земной жизни». В другом месте он называет их «классом космических сущностей, ответственных за поддержание вселенского порядка…»

Отталкиваясь от этой основы, Эрнст Скотт отважно путешествует в завораживающем царстве исторических догадок. Его метод образен и недогматичен. В сущности, он спрашивает: предположим, теория «вмешательства» в историю верна – где тогда в истории последних двух тысячелетий могли бы мы найти свидетельства этого вмешательства? А за этим следует эрудированный и аргументированный экскурс в историю культуры, с уникальными ссылками на Каббалу и суфийскую традицию. Я прочел рукопись этой книги сразу после «Войны и цивилизации» Арнольда Тойнби[13] и нашел, что их воздействие на меня во многом схоже. Профессор Тревор Ропер однажды назвал Тойнби «читателем чайных листьев», и можно утверждать, что его «Изучение истории»[14] – скорее великолепный образец образных рассуждений, нежели опыт исторического исследования. Но меня его видение не только потрясает и воодушевляет – оно оживляет историю, как некогда, когда я был ребенком, для меня оживил доисторическую эпоху «Затерянный мир» Конан Дойла[15]. И здесь, читая о короле Артуре, о секретах алхимии, о масонах или ассасинах, я вряд ли мучился вопросом: «Верно ли это с исторической точки зрения?» Я просто наслаждался смелым размахом рассуждений автора, как до сих пор наслаждаюсь двойным мороженым на ярмарке. Тем не менее, уже потом, оглядываясь назад, я обнаружил, что лишь в редких случаях я был расположен оспаривать его умозаключения, да и то по поводу частных моментов.

Сейчас, прочитав книгу дважды, я так и не знаю, являюсь ли я «убежденным». Знаю только, что считаю ее неотразимым интеллектуальным приключением, которое настолько же выше обычных образцов оккультно-спекулятивной литературы, насколько «Мученичество человека» Уинвуда Рида[16] выше обычного школьного учебника истории. Если бы автор родился на свет несколько веков назад, гореть бы ему на костре как еретику. Но его реальным преступлением было бы не выражение еретических и опасных идей, а то, что он выражает их так ярко и убедительно.

Комета пересекает небо, энергией своего полета взбудораживая землю и умы людей.

Сталкиваются астероиды, разбрасывая свою материю по просторам космоса.

В водах океана тонет континент, а со дна океана встает остров. Пустыня становится новым морем, плодородная земля – пустыней.

Нации, целые расы возникают, угасают и исчезают, оставляя о себе только легенду, отмечающую их место и их уход.

Совершенно случайное, абсолютно произвольное воздействие и столкновение слепых, ничего не значащих сил?

Или же все происходит умышленно и преднамеренно, и за этим стоит причина и смысл, проявляющие себя в масштабах некоего настоящего момента времени и превосходящие все, что только можно себе представить?

До недавней поры в умах людей было мало сомнений относительно ответа. Все происходит согласно намерению. На уровне человеческой жизни намерение может выглядеть благоприятным или враждебным, но на каком-то уровне, на какой-то ступени оно сопряжено с ясной целью.