И как их мало… Когда закончился отходняк после свекрови, и жизнь пошла своим чередом, у меня появилось время подумать о своём нынешнем бесплодии. Меня вылечили так, что даже об искусственном оплодотворении уже не было речи, четвёртый раз в роддом я стопроцентно не попаду. Коля обрадовался, чуть не запрыгал, а мне хотелось хоть каплю сочувствия. Выговориться было некому, с Танькой мама меня рассорила. Потеря невелика, но раньше у меня была хоть глупая, но подруга, а теперь никакой нет.
Мамы приезжали по выходным и занимались огородом, что пошло ему только на пользу. Но теперь по нему совершенно нельзя было ходить, потому что везде что-нибудь росло. «Ты куда попёрлась! Не наступай, там укроп посеян!» Чтобы сорвать морковку или помидор, я должна была летать. С ювелирным искусством мамы обрабатывали каждый сантиметр земли, не тратя драгоценное место на дорожки. Остаётся загадкой, как они умудрялись всё это полоть, поливать и подвязывать, не наследив — думаю, что не обошлось без левитации.
С ними я тоже поделиться своей проблемой не могла — обе считали, что детей достаточно. И я бы так считала и жила как обычный человек с тремя детьми, если бы не тот ужасный случай в кубовой. Испуганное личико Гоши, его отчаянный взгляд навсегда врезались в мою память. Не было ни дня, чтобы я за всеми заботами и хлопотами не вспомнила о нем. Я чувствовала себя виноватой перед этим ребёнком и вообще перед всеми брошенными и ненужными детьми.
После разговора с каменными бабами из больничного персонала я уже никогда не буду считать наш мир нормальным, это не мир, а гадюшник, если в городах за нарядным фасадом творится такое. Самое страшное, что никто ничего не знает, как не знала я, пока судьба не ткнула меня носом в реальность.
Хотелось об этом рассказать, раструбить на весь мир, но я молчала — я, которая работала внештатным корреспондентом в районке и написала десятки статей о том, как всё везде хорошо. Лезть с подобным материалом в районку было за гранью здравого смысла, а других изданий я не знала. Но если бы и знала, вряд ли подвиглась бы на написание статьи — слишком свежа была рана.
«Женщина, а чего вы хотите? Это же законно». Гошу убили законно. Возвращаясь к событиям того дня, я раз за разом перебирала подробности, ругая себя за нерешительность. Нужно было ночью спуститься ещё раз. Наверняка я могла его спасти, привезла бы их из роддома вдвоём, было бы у меня четверо…
Лето кончилось, мы убрали картошку и морковь, и Ваня с Алиной охотно помогали нам. С Сенечкой сидела свекровь и из окна выкрикивала указания. Я не могла сдержать улыбки, глядя, как дети, загрузив свою игрушечную машину под завязку, толкают её вдвоём к подвалу. Мама потребовала это немедленно прекратить, Коля огрызнулся: «Пусть играют!» — и началось выяснение отношений. Свекровь присоединилась к маме, я встала на сторону мужа, и мы победили.
— Игрушки нужно беречь! — со слезой в голосе рявкнула свекровь, оставляя за собой последнее слово.
К осени от машины отвалилось всё, что могло отвалиться, и заржавело всё, что могло заржаветь, так что беречь было нечего, но надо же испортить детям радость от уборки урожая. Сенечка с перепугу разревелся — она же у него над ухом вопила — и я, побросав вёдра, убежала домой. Вот всегда так…
Коля достроил мансарду. Мы купили туда лёгкую мебель, и ежедневной уборки прибавилось. Я с нетерпением ждала холодов, чтобы закрыть мансарду на зиму, но неугомонный Коля привёз железные трубы и начал строить наверху отопление. Я схватилась за голову. Дети с визгом летали по лестнице вверх — вниз, и у меня то и дело сердце ухало. Не обошлось без синяков, конечно.
— Расшибут они головы с твоей мансардой, — ворчала я на Колю. — Что нам, места мало?
Но ему процесс был важнее результата. Опять приехали рабочие, и в доме с утра до вечера трещали то перфоратор, то пила по металлу.
Уставала ли я? Ещё нет. Мои трое малышей давали мне такой заряд энергии, что я успевала всё — и постирать, и приготовить, и даже черкнуть глуповато-восторженную статью. Гонораров хватало как раз на мороженое. Алинка так и говорила: «Мам, напиши в газету, пломбиру хочется». К Таньке в магазин я теперь не ходила и раз в неделю гоняла мужа в Метро, а для пломбира купили холодильную сумку.
Судьба давала мне второй шанс прожить нормальную жизнь, и всё было бы хорошо, если бы не угрызения совести и не моё проклятое упрямство. Теперь, когда я сижу одна в пустой квартире, и передо мной лежит потрёпанный эзотерический журнал как единственная память о прошлом, я прихожу к выводу, что тогда надо было взять большую пачку денег и поехать в город к психологу. Их уже в те годы развелось как собак нерезаных, авось нашла бы хорошего специалиста и не шарахалась бы теперь от своего отражения в зеркале. И с детьми было бы всё… Нет. Нет.
Как-то раз я вырвалась в город одна, когда ездила прививаться от гриппа. Возле поликлиники был букинистический магазин, и ноги сами понесли меня туда. Я поняла, что именно ищу, только когда остановилась возле стеллажа с эзотерической литературой. Соседка по палате подсадила меня на потустороннюю чушь, причём меня интересовал только один вид чуши — о перевоплощениях. Сознательно или подсознательно, но я хотела верить, что Гоша родится снова, и я его найду.
Если бы я могла снова стать матерью, он бы мог родиться у меня. А теперь его родит другая женщина, снова бросит, и я должна найти его. Теперь я уверена, что это была попытка ухватиться за соломинку, но в тот день мой кошелёк стал легче на две сотни, а в сумочку легла килограммовая книга «Реинкарнация». Лучше бы я заплатила две тысячи психологу, дешевле обошлось бы.
====== 3 ======
Подступили холода. Ценой невероятных усилий Коля закончил монтаж отопления к Новому году, и ёлку мы водрузили в тёплой мансарде. Опять собрались у праздничного стола почти всей семьёй — кроме свекрови.
— А где баба Галя? — ясно спросил Сенечка.
Он заговорил в пять месяцев, чем поверг нас в шок. Врачи отклонений не нашли, сказали, что так иногда бывает, но на всякий случай прописали детское успокоительное.
— Болеет баба Галя, — вздохнул наш папа. — Насморк у неё. Сейчас мы с ней по телефону поговорим.
Поговорили, поздравили, и растроганная бабушка, не выдержав разлуки с родными, вызвала такси и героически рванула к нам, несмотря на температуру 38. Первого января сопли были у всех… В тот год прошла череда детских болезней. Я вымоталась, переболела сама и выучилась колоть цефазолин. Купила целую пачку медицинских книг и узнала много такого, от чего глаза полезли на лоб.
Пришлось украсть у детей фломастеры и перерисовать на альбомный лист таблицу сочетаемости антибиотиков. Мама возмущалась: «Не трави детей химией!» — и заваривала в чайнике что-то зелёненькое, пахнущее сеном. Народные средства тоже шли в ход, но толку с них было чуть. По-настоящему тяжёлой артиллерией были антибиотики. Разумеется, мне не нравилось, что у моих детей навсегда пожелтели зубы от тетрациклина, но когда стоит вопрос о жизни и смерти, хоть что в ребёнка затолкаешь. Трясущимися руками и с окриками.
В принципе, я была готова к таким проблемам, и знала, на что иду, когда заводила очередного ребёнка. Жестоко ошибаются те молодые мамы, которые думают, что ребёнок — это бантики. Ребёнок — это болезни, крики и метровые глисты. А материнство — это счастье без положительных эмоций. Вся жизнь превращается в постоянный страх за детей.
После второй вспышки болезней я начала уставать, и усталость проявлялась как-то странно — я постоянно пребывала в некой расслабленности, как после сауны. (Знаю, с чем сравниваю — Коля однажды затащил меня в баню, и я потом целый день ходила как варёная. Ожидаемого результата Коля не добился и больше в баню меня не таскал, а я с тех пор уверена, что туда ходят одни мазохисты).
Потерялся интерес к жизни — мне было всё равно, как я выгляжу и что на мне надето, я перестала читать и забросила газетное творчество. Единственным моим чтением были медицинские брошюры да толстая книжка о реинкарнации. Угрызения совести тоже делали свою работу, подтачивая меня изнутри. «Это мне кара за Гошу, — думала я, — нужно взять приёмного ребёнка, чтобы искупить вину. Или нескольких. Но как уломать Колю?»
