Наш мозг должен помогать нам выживать. Со временем условия, необходимые для существования, менялись. Возьмем, к примеру, одноклеточную амебу. Ее цель, как и у любого другого живого организма, – выживание и воспроизводство. Для жизни амебе нужны только тепло, пища и свет. Изменения во внешней среде отражаются на поведении этого простейшего одноклеточного: животное начинает двигаться к ближайшим истончикам света или прочь от вредных раздражителей. Если бы мы могли поговорить с одной из амеб, она бы сказала: «Нет нужды в регуляторе интенсивности света в этом пруду, приятель. Романтические вечера при свечах – это не для нас. Если внезапно темнеет, значит, в воздухе происходит что-то странное, и мы прячемся. Нам нравится, когда все просто». Благородная, если не сказать спартанская, философия.
Но простота подходит не всем. Естественный отбор привел к развитию технологических ноу-хау. Появление многоклеточных организмов стало отправной точкой для формирования первых в мире нервных систем в виде примитивных нервных сетей или ганглиев – запутанных скоплений нервных клеток. Их цели и функции были просты, как и у одноклеточных – облегчить обнаружение внешних раздражителей, – но теперь они делали это с помощью более эффективных средств.
Перенесемся в настоящее, где наше кропотливое психофизическое преображение уже завершилось. Мы, люди, теперь оснащены по крайней мере шестью основными органами чувств, но может быть, их у нас еще больше. Пять чувств предназначены для наблюдения за происходящим во внешнем мире: зрение, осязание, обоняние, вкус и слух. А одно чувство – проприорецепция – направлено на осознание положения тела и его частей в пространстве, на поддержание внутреннего баланса среди постоянного потока информации о собственном движении.
Среди этих шести основных чувств зрение занимает доминирующую позицию: на его долю приходится около 70 % всей получаемой сенсорной информации. На то есть причина: понимание размера, цвета, формы и направления движения других живых существ было настолько важным для выживания человека, насколько для амеб – чувствительность к яркости и контрасту. Появление тени на стене пещеры или поверхности водоема заставляли людей задаваться лишь двумя вопросами: «Это то, что я могу съесть на ужин?» или «Это нечто большое и сильное, которое хочет съесть на ужин меня?».
Но с возникновением сознания, появлением языка и культуры человека стало заботить не только выживание. Мы пересобрали наши цели на совершенно ином эволюционном игровом поле. Внезапно яркие контрасты – черное и белое, светлое и темное – перестали кого-либо интересовать. А серый стал цветом, о котором стоит задуматься. Человечество отчаянно нуждалось в «регуляторе оттенков» – важном элементе нейрофизиологического набора, который помогал бы сделать вывод на основе тона, не отталкиваясь от монохромных оппозиций.
Вот только никакого регулятора оттенков не существует. Его появление могло бы стать большим событием, но в корпорации «Естественный отбор» такой инструмент все еще не изобрели.
Мы оказались в затруднительном положении. Мы плывем по серому ручью с простейшими черно-белыми веслами. Группируем, наклеиваем ярлыки, раскладываем информацию по ящикам своим способом, чтобы принять иррациональные и неоптимальные решения, потому что наш мозг очень быстро разросся. Он слишком рано стал слишком умным и слишком быстрым. Мы классифицируем, а не калибруем. Мы разделяем, а не объединяем. И мы преувеличиваем и карикатурно изображаем различия, а не подчеркиваем сходства.
Возьмем, к примеру, вино. Я полагаю, что многие из нас смогли бы отличить красное от белого в слепом тесте. И некоторые, может быть, даже смогут отличить каберне-совиньон от пино-нуар. Но как найти отличия между двумя изысканными, утонченными и очень сложными бордо? Конечно, нас больше беспокоит слепота к различиям между людьми. Если мы перепутаем вина и назовем красное белым, апокалипсис не случится. Но если отнести всех мусульман к радикалам, поддерживающим «Исламское государство»[4], стоит ждать беды.
Сегодня бинарные оппозиции как инструмент познания не нужны человеку для выживания, но однажды черно-белое мышление может решить нашу судьбу. Радикализм стратегий террористических организаций, таких как ИГИЛ, или политический популизм в стиле администрации Трампа рано или поздно начнут приманивать сторонников разума и здравого смысла.
Но разве все мы не виноваты в этом в равной степени? Наш разум всегда стремится разделить нас, и сильнее всего это заметно в эфемерном мире социальных сетей. Если кто-то выдвигает утверждение, с которым мы абсолюнто не согласны, то какова наша первая реакция? Разве мы не начинаем сразу же утверждать противоположное? (См. изображение 0.1.)
Изображение 0.1: Три примера черно-белых позиций, недавно появившихся в британских СМИ (и их «серые» альтернативы).
В этой книге мы рассмотрим важность деления на категории в повседневной жизни, поймем, зачем нужен этот своеобразный набор Lego, с помощью которого мы разибраем и выстраиваем заново реальность, поразмышляем над тем, что без этого конструктора мы не смогли бы принять даже самые простые решения. По мере погружения в тему мы узнаем, что начинаем выстраивать границы с детства, а наша способность делить все на категории – инстинкт, заложенный глубоко в мозг, а не нечто, приобретенное в процессе жизни. И мы поймем, как навязывание «ложной ясности» удовлетворяет первобытную потребность человека в порядке, простоте, различиях, дихотомиях и границах, как эти линии, что нас разделяют, приводят к разногласиям, дискриминации и розни.
Представим, что нам нужно составить палитру всех цветов кожи человечества – от самого черного на одном конце до самого белого на другом. Мы не сможем понять, в какой точке этого градиента черный цвет кожи становится коричневым. Или в какой момент начинается спектр оттенков, характерный для светлокожих рас. Цвета кожи тех, кто стоял бы в подобном ряду плечом к плечу, были бы почти идентичными. Мы бы столкнулись с невозможностью определить рамки для той или иной категории, и тогда черное и белое в расовом или этническом смысле перестали бы существовать[5]. И все же вопросы, связанные с расовой принадлежностью, сегодня остаются самыми горячими.
По мере изучения нашего врожденного и всеохватывающего инстинкта деления на категории мы столкнемся и с другими проблемами. Когда Фредди Меркьюри не был занят размышлениями о различиях между реальностью и фантазией, он, кажется, любил утверждать, что если что-то нужно сделать, то сделать это нужно блестяще, приложив максимум усилий. Я не собираюсь спорить с Фредди, если речь идет о постановке шоу, но, если переложить этот принцип на любовь людей к категоризации, я с ним не соглашусь.
Когда вокруг слишком много вариантов, наш мозг не знает, как лучше поступить, что выбрать. Возьмем, к примеру, Netflix. На платформе сейчас более 76 тысяч тщательно отобранных поджанров – от психобидди (включает в себя фильмы о сошедших с ума старушках, воюющих друг с другом в особняках с привидениями) до картин, в которых морские существа играют в спортивные игры.
Когда вариантов слишком мало, мозг побуждает нас стать воинственными. В ИГИЛ разработали специальное понятие для описания мира, в котором мусульмане и немусульмане могут жить вместе, – «серая зона». И эта зона разделяет два мира – «своих» и «неверных», «праведных» и «неправедных». Неудивительно, что на флаге ИГИЛ всего два цвета – черный и белый[6]. И неудивительно, что последователи этой организации ненавидят города. В городах сливаются воедино надежды и мечты, страсти и страхи, цвета и верования. Многоконфессиональное, панидеологическое сердцебиение современного процветающего мегаполиса, будь то Лондон, Париж, Нью-Йорк или Бейрут, пугает ИГИЛ и другие подобные ей группировки, потому что города – свидетельство того, что люди могут сделать многое, просто объединившись.
