Меня еще даже не приобщили по молодости лет к рукояти меча викинга, поэтому мое тело капризничало и еле тащилось по знакомой тропке. Если бы я был уже воином, то, без всяких сомнений, уже бы давно добежал до места. Душа моя, конечно, неоднократно сгоняла к нашему кампусу и возвращалась обратно, очень притом удивляясь, что я сделал за это время всего пару сотен шагов.

Тем временем, очутившись в зоне досягаемости рецепторов Бурелома, я триста раз покритиковал свою опрометчивость за отсутствие с утра даже глотка воды, о чем не преминул сказать радующемуся встречей псу. Охвен издалека казался все в том же положении, в каком я оставил его вчера. Пока я с натугой дотащился, наконец, до вполне живого огня, старик не пошевелился. Только его пальцы перебирали без остановки маленькую медную рыбку. У меня сложилось подозрение, что этим делом он занимался всю ночь, потому что эта поделка из буро-зеленоватой, какой мы ее нашли, стала отливать местами блестящей краснотой начищенной меди. Рядом с Охвеном стоял кувшин с бражкой и полная до краев кружка. Судя по уровню напитка в кувшине, он за всю ночь так и не осилил второй бокал. Если при этом не брать во внимание предыдущих пять или шесть с половиной.

Я присел напротив. Снова прибежал Буренка, ткнулся носом в подставленную ладонь, посмотрел пытливо мне в лицо своим коричневым глазом, втянул влажными ноздрями воздух, чихнул и даже потер свой нос лапой. Мне показалось, что от него тоже попахивает бражкой

– А что ты хочешь, шченок? Так уж судьба распорядилась. Не нравится – не нюхай, – сказал я псу. Тот, словно поняв меня, встал, пару раз махнул хвостом, с хрустом потянулся, вытягивая задние ноги. При этом пасть его тоже натянулась, напоминая своими очертаниями неискреннюю, злорадную улыбку. И убежал по своим собачьим делам.

Охвен, наконец, посмотрел на меня.

– Здорово, Мортен! Эк, ты нынче желт!

– Да вот так получилось, – ответил я, слегка негодуя на свой тон, в котором легко прослеживалась попытка оправдаться.

– Бэсан? – спросил старик, слегка сощурив глаза.

– Откуда ты знаешь? – опешил я

– Да больше, вроде бы, некому. Ладно, разберемся с этим выродком позднее. Ну, расскажи, пожалуй, что там дома творится?

Я выложил перед ним все, о чем мне ночью поведал Олли. Охвен только кивал головой, будто соглашаясь. Мое внимание привлек какой-то предмет, вызывающий неясный вопрос: «Что это такое?» Впрочем, строить догадки я не мог, потому что машинально зафиксировал эту штуку взглядом, а вот теперь, как ни пытался присмотреться – ничего не мог обнаружить. Напасть какая-то. Наверно, я вытягивал шею, как гусь, потому что Охвен чуть улыбнулся.

– Ну, что пытаешься увидеть, друг мой?

– Да и сам не знаю чего, – ответил я. – Так, показалось что-то.

Охвен махнул рукой:

– Ладно! Ты, вероятно, это заметил? – спросил он, доставая из-за спины продолговатый сверток кожи. Он раньше был перевязан тесемками, но теперь эти ленточки просто свисали, как бессильно опущенные руки, или, даже, щупальца. Когда-то, туго перевязанные, они придавали некую форму свертку, настолько характерную, что я без всяких сомнений решил: там меч. Конечно, вариантов могло быть много: от большой дудки до маленького посоха, но мне хотелось думать определенно.

– Это меч? – спросил я, почему-то затаив дыхание.

Охвен, прищурив глаза, посмотрел на меня.

– Нет. Это не меч.

Меня эти слова несказанно расстроили. Так бывает, если дарят тебе горшочек с медом, а потом выясняется, что он нагло пуст – кто-то стремительный успел съесть все лакомство до тебя. Конечно, ты виду не подаешь, что опечалился, но, ей-богу, физиономия у тебя становится откровенно удрученной.

– Точнее, это не совсем меч, – сжалился надо мной Охвен. – Это гораздо серьезней. Да, впрочем, чего уж тут говорить – смотри сам!

Он развернул сверток и положил себе на колени простые ножны из толстой серой и на вид очень плотной неизвестной материи, в которых пряталось что-то, имеющее черную, туго завернутую тончайшей кожей, рукоять.

– Говорят, их сделали из кожи носорога. Есть такой зверь, похожий на чудовище далеко-далеко в Египте. Ростом с гору. Огромен, а глаза, как у свиньи, такие же маленькие. И красные, вдобавок. На носу рог, величиной с нашего друга Бэсана. Только не такой тупой, гораздо острее. Вот бежит этот носорог по земле – а в деревне, что за сто полетов томагавка от него, посуда со столов на пол падает. Люди вздыхают, разбирая черепки и осколки, костя на все лады это чудище. А тот, знай себе, чешет по своим делам, не разбирая дороги, выворачивая по пути с корнем деревья, раздвигая горы. Стрелы его не берут, копья – нипочем, камни от шкуры отскакивают, – сказал Охвен, похлопывая по ножнам.

Я с уважением посмотрел на маленькую частичку загадочного исполина и попытался его себе представить. Получалось плохо: четко видел только вытянувшегося в струнку Бэсана с заостренной, как бревно в частоколе, головой. Глаза у него были маленькими, злыми и красными.

– А как же они тогда сумели его добыть? – удивился я.

– Да очень просто, Мортен, – хмыкнул в бороду Охвен. – Придумали, по крайней мере, два способа, как справиться с таким монстром. Конечно, придумали далеко не сразу. Сначала нападали с чем попало, сетки всякие сомнительные плели, катапульты. Каждая попытка уносила по сто человек. Потом людей стало не хватать. Призадумались, а заказы на носорогов оставались невыполненными. Нашелся, наконец, один умник, который сообразил, как убить этого великана. Делов-то – выкопать яму подходящих размеров, заложить досками и забросать землей. Потом раздразнить, как следует обидными словами и неприличными жестами – и бежать от пышущего праведным негодованием гиганта к западне. Единственное, казавшееся немного неудобным, это то, что носорог-то сам себе на уме. Следовательно, гуляет, где захочет. А яма просто так в земле редко когда появится. Приходилось долго и упорно окапываться, пренебрегая усталостью. Но, наконец, подходящее углубление вырыто, замаскировано. Приманивают носорога. Из тех, что самый ближайший к западне. Через равные промежутки расставляют людей – загонщиков, чтобы они направили зверя в нужную точку. Когда носорог начинает свой марш, то людям самое важное – это успеть добежать до сменщика и юркнуть незаметно куда-нибудь в щель. Если не успевают – то ничего не поделаешь: приходиться бежать дальше в виде лепешки, приставшей к подошве ноги монстра. Через некоторое количество времени в заранее определенном месте уставший исполин ухает под поверхность земли, удивляется этому, возбужденно ворочается и без надлежащего ухода обиженно издыхает. Так и добывались мертвые носороги. Но эти ножны сделаны из шкуры живого.

Охвен замолчал, глотнув бражку, чтобы промочить горло. Я ждал продолжения рассказа. Прибежал Буренка, посмотрел мне в глаза и предпринял попытку что-то прогавкать, однако, безуспешную. Получилось, что он энергично выдохнул. Пес считал ниже своего достоинства тратиться на сотрясание воздуха по пустякам. Тем не менее, мне пришлось сходить с ним, разобраться, в чем дело.

Две козы влезли в густые кусты и там, сцепившись рогами с сучьями, безнадежно застряли. Теперь они подбадривали друг друга отчаянным блеяньем.

Я поднял топор, и козы замолчали, прощаясь, наверно, со своей козьей жизнью. Но убивать вредных животных я пока не собирался. Чем таскать брыкающихся животных за ноги из этих дебрей, я решил их просто вырубить вместе с живой изгородью.

Но не успел я опустить топор, как откуда-то издалека на меня обрушился звук. Он был еле слышным, но имел такое свойство, что я даже присел, как оглушенный: тоскливый угрожающий полувой–полустон родился из ниоткуда и исчез, оставив после себя сомнение. А было ли это на самом деле? Однако, в подтверждение реальности, Бурелом ощерился и залаял. Потом он перешел на глухое рычание, шерсть на загривке встала дыбом. Козы с бешеными от ужаса глазами мощным рывком выдернули из земли корни кустов и умчались к своим подружкам. Ветки на рогах гордо покачивались, отчего козы стали похожи на оленей. Их товарки тоже заволновались, заблеяли.