О пытках инквизиции юноша слышал от покойного отца, но он не мог поверить, что испытает их на себе. Экипаж нещадно трясло на кочках, и любой удар скрипач воспринимал каждой клеткой кожи, каждой косточкой. Ему удалось несколько раз перевернуться на другой бок. Правда, стоило это неимоверных усилий – юноша боялся раздавить бесценный бурдюк с водой.

Джованни первые минуты своего путешествия пытался понять, в какую сторону двинулась карета, но его познания в географии Рима были настолько скудны, что он сбился на четвёртом повороте.

Когда крышка багажного ящика внезапно поднялась, Джованни крепко спал. Он был настолько измотан, истерзан этим путешествием, что потерял счет времени и мудрая природа посчитала необходимым выключить его сознание.

– Ты ещё жив? – Старик тронул своими костлявыми пальцами плечо скрипача, и тысячи мелких, тонких как жало комара иголок пронзили его затёкшее тело.

Рассеянный свет заката пощадил глаза юноши. Ему даже не пришлось закрывать лицо рукой. Над ним, заслоняя половину узкого прямоугольника неба, висел капюшон старика. Большой и мясистый нос, широкие скулы, покрытые точечными шрамами, будто от оспы, широкий рот, но при этом узкие, прочти незаметные губы. Полное отсутствие причёски, три глубокие горизонтальные морщины, прорезающие лоб над бровями. И маленькие глаза. Почти невидимые под пухлыми веками зрачки, обрамлённые карим, практически чёрным кантом.

Старческая кисть со скрюченными пальцами, внезапно возникшая перед лицом, напоминала скорее руку смерти со старинных гравюр, чем руку помощи:

– Ну? Не заставляй меня ждать! Не люблю этого!

– Игнацио! Есть хоть один человек в этом мире, которого ты ещё не довёл до исступления?! – Знакомый голос падре скрипач услышал в тот момент, когда его измученное теснотой железного ящика тело уже было готово истратить последние остатки сил и напрячься в решающем прыжке на ненавистный капюшон.

Старик сделал шаг назад, смиренно поклонившись, после чего сложил ладони перед грудью, да так и замер.

– Джованни… выбирайся оттуда. Теперь ты точно в безопасности. – Святой отец удовлетворённо щёлкнул пальцами.

Старый Игнацио схватил юношу за одежды, намотав материю на кулаки, и рывком вытащил скрипача из багажного короба. Сделал он это с такой лёгкостью, будто достал оттуда плетёную корзину с хлебом.

Отряхнув для приличия пыль с плеч скрипача, Игнацио окинул взглядом ошарашенного Джованни. Он мог ожидать от старика чего угодно, но не такой феноменальной силы.

– Игнацио только на вид такой пожилой. На самом деле ему тридцать пять, – скептически заметил падре. – Его обезображенное болезнью лицо стало таким в юности. Игнацио выполнял личное поручение генерала ордена иезуитов в Латинской Америке. Там он заразился неизвестной лихорадкой, но молитва и знание спасли юношу от верной смерти.

«Орден! Как я сразу не догадался?!» – Джованни глубоко выдохнул, будто выпил залпом добрый стакан граппы.

Падре по-отечески положил руку на плечо юноши.

– На ближайшие несколько лет моя резиденция станет твоим домом, Джованни. Ты будешь учиться у Игнацио. Учиться всему, что поможет тебе искуснейшим образом утолить свою жажду мести, а мне – сделать тебя человеком. Не таким как все… Идём, сын мой…

Скрипач молча следовал за святым отцом, понурив голову. Голова трещала от боли, коленные суставы ломило так, будто они побывали в кузнечных тисках, а во рту стоял горьковатый привкус воды из бурдюка.

Падре оглянулся, окинул взглядом своего нового воспитанника, после чего вынес вердикт:

– В тебе много жизненной силы, Джованни. Мне это и нужно. Ты должен был уснуть после первого же глотка воды, но ты четыре часа крутился в своём ящике. Сейчас Игнацио покажет тебе твоё новое жилище. У тебя есть один день и одна ночь на то, чтобы отоспаться и прийти в чувство.

Падре появлялся в том крыле, где жил и учился Джованни, крайне редко. Один раз в неделю, по субботам, святой отец наведывался в келью к скрипачу, где принимал доклад Игнацио и живо интересовался настроением и успехами нового ученика.

Каждый раз глухим голосом монах отчитывался о пройденных псалмах Ветхого Завета, о том, что Джованни показывает весьма умеренные успехи в латыни, но силён в химии. Иногда Игнацио просил у падре какие-то особенные препараты для будущего курса. Учитель делал это в настолько экспрессивной манере, говорил так быстро, что Джованни не успевал уловить общий смысл – почти все диковинные названия были ему неведомы.

В одну из суббот святой отец появился у Джованни с визитом очень поздно – далеко после заката, когда скрипач пребывал в одиночестве.

– Думал, застану тебя спящим, Джованни. – Бекс держал руки за спиной. Юноша сразу заметил этот факт, отчего насторожился.

– Я до сих пор не знаю, как к вам обращаться, падре… Игнацио на мои вопросы не отвечает… Вы приютили меня, дали пищу и приставили Игнацио… Кстати, я до сих пор не понимаю – он мой тюремщик или учитель? Вы сказали – сделаете из меня человека. Не такого как все человека. В чём же будет моё отличие от остальных? Я в растерянности… Кто же вы на самом деле, мой спаситель?

Священник некоторое время стоял при входе не двигаясь, а затем сделал несколько шагов навстречу юноше.

– Я знаю, о чём ты мечтал все эти дни, Джованни. Игнацио рассказал мне, что ты иногда шевелишь пальцами, будто перебираешь струны. Мне было тяжело найти скрипку под правую руку, и я решил вернуть тебе твой родной инструмент.

У Джованни перехватило дыхание. Он почувствовал себя как в детстве, когда едва успел вынырнуть из моря, не рассчитав глубину погружения. Но тогда единственной его мыслью было – держаться из последних сил, не бросить добытую раковину и совладать с непреодолимым желанием сделать под водой вдох. Сейчас юноша вынужден был заставить себя вдохнуть. Он попытался резко подняться из-за стола, за которым он штудировал при свечах латынь, но колени предательски задрожали и дали слабину. Со второй попытки Джованни всё-таки встал.

– Должен признать, что вернуть скрипку хозяину – это была непростая затея, – тихо сказал священник. В одной руке он держал инструмент, а в другой – смычок.

Каждую ночь Джованни мечтал об этих родных изгибах. Вместо снов в его голове крутились протяжные плачущие звуки любимых струн, а руки постоянно повторяли заученные движения, даже когда мозг был занят Ветхим Заветом.

– Мне сейчас показалось, что ты боишься взять её в руки, сын мой… – Бекс протянул скрипку опешившему от неожиданности юноше. – Ну же! Она вернулась! Извлеки из неё гармонию звука…

Второй раз в жизни Джованни не совладал с дрожью в руках. Он держал инструмент горизонтально перед глазами на напряжённых пальцах, будто поднос с хрустальными бокалами. В пламени свечей резной завиток с коричневыми колками казался массивным, тяжёлым, но затем он грациозно перетекал в тонкую шейку, над которой в полутьме едва виднелись струны. Старый лак обечайки почти не блестел в тусклом свете, но подчёркивал тёмно-оранжевый цвет клёна.

Скрипка легла на плечо Джованни, у которого в тот же миг неизвестно откуда появилась крепость руки, и струны, тронутые смычком, издали высокий звук.

Падре на минуту закрыл глаза, наслаждаясь идеальными звуками, которые Джованни извлекал из струн:

– Бетховен великолепен… Его современники не сразу оценили этот концерт для скрипки. Понадобилось несколько десятилетий и оркестр, чтобы этот шедевр зазвучал…

Джованни доигрывал Allegro с таким выражением лица, будто мстил этим звуком всему миру за несправедливость, которая приключилась в его судьбе.

– Зови меня падре… Не будем ничего менять. Чем меньше условностей, тем быстрее ты достигнешь поставленной цели. Кто я? Генерал ордена иезуитов.