– Айда, вставай, уснула, што ли?

Мама тихонько тормошила меня.

– Пошли, пошли, Катенька, немножко уже осталось.

– Ой, Лиза, сколько не виделись, дак уже уходишь. Переночевали бы уж у нас, завтра с утра бы пошли.

– Нет-нет, у меня ведь дома тоже скотина вся оставлена, работы полно. Повидаюсь со всеми, да и домой надо. Теперь уж ты к нам приезжай.

– Ой, не знаю, когда я выберусь, даже не обещаю.

Подруги долго ещё обнимались, обменивались пожеланиями, приветами. Наконец мы пошли. До Верх-Байбека – маминой родины – было полтора километра. Воодушевлённая встречами, мама шла быстро, я старалась не отставать.

– Да… меньше половины уже домов-то осталось в Старом Байбеке, все разъехались кто куда. А в нашей-то деревне и вовсе домов пять осталось. Вон там, в трёх километрах, деревня была – там тоже дома два осталось, а вон от той деревни вовсе ничего не осталось, все разъехались. А ведь сколько народу было до войны!.. Как жили весело!.. Всё рушится, все в город бегут, землю бросают…

– А зачем?

– Зачем… В деревне работать надо.

– А в городе не надо?

– В городе жизнь легче. Смену отработал, и всё. А в деревне с утра до ночи работа.

– А мы чё в город не переезжаем?

– А кто нас там ждёт? Да мне этот город даром не надо. Жить в этой квартире, как в клетке, есть непонятно что. В деревне на вольном воздухе живёшь и молочко своё и мяско своё кушаешь. Пчёлок вот бы ещё завести, помог бы Бог.

Незаметно дошли до деревни. Честно говоря, деревни я не увидела, Наши Болгуры, например, далеко с угоров видно было, даже с тракта. А здесь был виден один старенький домик, в котором жили бабушка, её дочь, тетя Гутя, зять, дядя Вася, и внуки: Людка, Надька, Колька, Ольга. Мама повела меня совсем в другое место.

– Вот, видишь, две черёмухи растут? Они перед нашими окнами росли, тут наш дом стоял, а вот тут конюшня была, тут овин… Вон, видишь, в огороде овраг, там речка маленькая.

Мама сказала, как называлась речка, но я особо не интересовалась. Весь овраг зарос черёмухой.

– Тут, около речки, у нас баня стояла, в бане бабушка кумышку варила (кумышкой в Удмуртии называют самогон. – Прим. авт.). А зимой мы с Онисьёй из бани выбегали с ведром – и к проруби! Одно ведро зачерпнём – и на себя! Другое зачерпнём – и бегом опять в баню!

На глазах у мамы блестели слёзы, Она молча развернулась и пошла к бабушкиному дому.

– Эй, хозяева, есть кто живой?

– Кто это там?

Вышла бабушка.

– О, Лиза, здравствуй, здравствуй, проходи, скоро Гутя с работы придёт. О, Катенька приехала, проходи-ка, проходи, Катенька. Я вот тебе сейчас вареньица принесу, у нас варенье есть из лесной малинки.

– А Гутя-то где сегодня работает? Мы к ней сходим, может, если не далеко.

– Да нет, недалеко. Картошку в яме перебирают с бабами. Помнишь, где яма-то колхозная?

– Как не помню, конечно, помню. Пойдём мы сходим, пошли, Кать.

Вовсе мне не хотелось тащиться к какой-то яме, но спорить с мамой, да ещё в гостях, и думать нечего было. По зелёной улице бывшей деревни мы быстро дошли до тёти Гути. Она и правда сидела в тёмной яме, и было слышно, как она разговаривает с другими женщинами. Стоя на ярком летнем солнце, я видела только входной лаз, всё остальное тонуло в черноте. Мне это очень сильно не нравилось.

– Гутя! Агафонова! Вылазь, гости приехали!

– Кто это там?! – из черноты показалось сощуренное лицо тёти Гути. – Ой, Лиза! Боже мой, да ты, што ли? Вот это гости, издалека гости приехали, а я думаю, что это у меня брови так сарапаются?

Они обнялись, не переставая тараторить.

– Дома-то были?

– Были, дак вот решили к тебе прогуляться.

– Ну, молодцы, молодцы, Катенька, и ты приехала, устала ведь, золотая ты моя. Вот ведь выросла-то как. А чё, сколько время-то сейчас? Ой, дак час всего остался до конца работы. Бабы! Я пойду, пожалуй, гости у меня издалека больно приехали. Не говорите бригадиру, что я пораньше ушла.

– Иди, иди, не скажем. Что за гости, ты, што ли, Лиза?

Из черноты показалось еще несколько сощуренных лиц. После дружелюбного обмена приветствиями лица снова скрылись, а мы пошли к бабушке.

Баня уже топилась, бабушка накрыла на стол, где было и обещанное варенье. Бабушка демонстративно пододвигала его ко мне и угощала только меня.

– А мне, значит, уже нельзя? Только Катеньке варенье-то?

Мама с бабушкой засмеялись.

– Только Катеньке.

В доме у бабушки было всё чисто и прибрано. У нас так никогда не было. Бабушка смотрела на меня ласковыми, масляными глазами и так же разговаривала. Я чувствовала, что меня бабушка любит больше, чем маму, и меня распирало от удовольствия.

Мылись в бане уже совсем поздно, как я уснула, уже не помню. Разбудили меня совсем рано, в окнах было почти совсем темно.

– Вставай, одевайся, пойдём потихоньку.

– Так рано?

– Пока дойдём, светло станет. А то потом, по жаре, тяжело будет ягоду брать.

– Я ещё чуть-чуть посплю?

– Вставай, вставай, лучше днём поспишь.

Неспеша вышли в утренний полумрак. Мама и тётя Гутя несли по ведру и в разминочном темпе переговаривались сонными голосами. Я тащилась за ними, пытаясь на ходу попытаться ещё хоть сделать вид, что сплю. Когда дошли до поляны, было уже светло, где-то за деревьями угадывалось солнце, а разговоры женщин звучали гораздо бодрее. Поляна была большая, сплошь заросшая малинником. Кое-где торчали высоко к небу обгоревшие стволы ёлок.

– Мам, а чё это ёлки сгорели?

– Пожар был из-за грозы, видно.

– Лет пять уж, Лиза, был пожар-то. Ох и страшный был, большой пожар. Тогда здесь сгорело, да ещё за волоком, помнишь, Лиза, старый ельник-то был? Там ещё…

– Да как не помню, мы тогда в том волоке парней, знашь, как напугали?

– Да ты чё? Ну-ка, расскажи, я не слыхала.

Я ещё раз выслушала рассказ о том, как мама с подружками, возвращаясь с гуляний из соседней деревни, решили напугать своих деревенских парней. Дело было тёмным вечером. Девчонки короткой дорогой забежали вперёд парней, развели у дороги костёр, разделись до исподних белых рубах, встали вокруг костра и начали расчёсывать длинные в своей первозданности волосы. Приближалась компания парней, которые тоже возвращались в свою деревню. Они громко разговаривали и смеялись, вспоминая удачные моменты прошедшего вечера. При приближении к костру их разговоры утихли. Они в нерешительности остановились, не доходя до костра.

– Чё это, парни?

– Чё, чё…

– Вот ё! Кажись, влипли, я такого ещё не видал.

– Ведьмы, што ли?

– Да тише ты!

– Может, обратно пойдём?

– А там куда?

Собравшись с духом, перепуганная компания рванула с места в галоп и бегом проскочила нечистое место. Сзади они ещё долго слышали громкий хохот. На утро мамина соседка рассказывала, как её великовозрастный сынок залез к ней на печку, перепуганный таким ужасом. Спал с ней на печи до утра. Ох, и досталось ему насмешек от девчонок по этому поводу!

Я бродила по поляне совершенно забытая. Мама с тётей Гутей разговаривали оживлённо и вообще без перерыва, меня даже не заставляли собирать ягоды. Я наелась лесной малины уже до отвала, рассмотрела весь нижний ярус лесной растительности, солнце грело хорошо, воздух слегка дрожал над поляной, где-то в вышине пела птичка. Было спокойно, хорошо. Я пристроилась на удобном местечке полежать.

– Катька!!! Ау-у!

– Медведь, што ли, её задрал?

– Катинька! Мы домой пошли, айда к нам!

Я разлепила веки и с трудом сориентировалась, где я и что происходит. Услышав про медведя, я быстро подпрыгнула и побежала на голоса.

– Ты чё это, спала, што ли?

– Маленько.

– Ага, маленько, вечер уж скоро. Всё, домой идём.

Солнце и правда уже клонилось к горизонту, вёдра у женщин были полны лесной малины. Аромат от ведра шёл сногсшибательный.

Разговоры не прекращались до самого дома. Дома уже ждала готовая банька, ужин стоял на столе. Мама достала бутылочку самогонки, тётя Гутя тоже пошарилась в своих запасах. Когда я засыпала, за столом вовсю звучали песни. Два сильных женских, мужской дяди Васи и бабушкин на подпевках.