– Меня схватят?! Да знаешь, как я бегать умею?!

– А правда, Гуть, чё её хватать-то будут? Идёт себе соплячка по своим делам, ну и пусть идёт.

– Ну, прямо не знаю.

– Да я передам, не бойся, никто меня не поймает!

– Ну, смотри. Если что, ох и попадёт тебе!

Гутька с Тонькой сели писать записку. Зачёркивали, переписывали. Смеялись. В общем, по всему было видно, что тема животрепещущая, а не так себе.

– Держи! Ну смотри, если она попадёт в Витькины руки…

– Не-не, не попадёт, точно.

С решительным видом не сдаваться врагу и не показывать важности задания я шла мимо четырёх волейболистов. Я уже почти прошла их и уже начала ощущать, как волна победы подкатывает к моему сердцу, как вдруг – цоп! Запястье моей руки с запиской оказалось зажатым Генкиной огромной рукой.

– Куда это ты направилась?

– А тебе-то какое дело?

Во мне проснулся боевой дух пойманного партизана.

– Парни! Да у неё записка!

– Да ты чё?!! Ну-ка, ну-ка!

Меня держали за обе руки. Я визжала, кусалась и царапалась с упоением и восторгом. Краем глаза я видела, как Гутька с Тонькой несутся ко мне на выручку. Но ладонь мою уже разжимали. На пике праведной борьбы я извилась всем телом и ртом поймала потную бумажку. Генка ругнулся и нажал мне на щёки в надежде разжать рот. Не тут-то было! Я уже почти проглотила важную бумагу. Подбежали Гутька с Тонькой.

– Вы чего это, лбы бессовестные, малышню обижаете?!

– Никто её не обижает. Значит, перехитрить нас вздумала?

– Ты о чём это?

– Ха! О чём это я?! А чью записку Катька несла?

– Какую записку? Не знаю я никакой записки. Катька к своей подружке шла.

– А чё она тогда так орала?

– Вас испугалась. Налетели на неё ни с того ни с сего.

– Ну, вы, девки, и хитрые! Но нас не проведёшь. Всё равно не проскочите.

С чувством выполненного долга я пошла к Грапке с Маруськой рассказать о пережитом. Пришла Людка, и мы все вместе ещё несколько раз пережили это приключение, закончившееся нашей победой.

На следующее утро я проснулась от того, что на кухне позвякивала посуда. Это мама готовила завтрак и разговаривала с кошкой. У нас второй год жил одноглазый ёжик, которого мы поймали в огороде у колодца. Да он, вообще-то, не очень и сопротивлялся. Создалось впечатление, что он сам пришёл к людям пожить. Сначала он фыркал и, подпрыгнув, сворачивался в клубок, но очень скоро перестал осторожничать, освоился и стал вести себя по-хозяйски. Очень любил жареную рыбу, и, унюхав, приходил к столу, ждал, когда его возьмут на руки и угостят. По утрам он бесцеремонно заходил в избу из чулана, уверенно топал к Муськиной миске и начинал лакать парное молоко. Причём он никогда не опаздывал к тому моменту, когда мама наливала тёплое еще молоко в консервную банку, служившую Муське миской. Муська страшно возмущалась, коротко мяукала, фыркала, шипела, заносила лапу над ёжиком, но ударить по иголкам так и не решалась. Язык у ёжика был узкий и длинный. Лакал он уверенно и с аппетитом. Насытившись, отходил от банки и топал контролировать свою территорию, Мама доливала Муське молоко и мирно уговаривала её не переживать по пустякам. От этих разговоров я и проснулась. Было ещё рано, Людка спала с краю кровати, я – у стенки. Я много раз пыталась занять её место, но мягкая характером сестрица в этом вопросе была непреклонна. Папа был уже на работе. Он уходил на ферму рано, а приходил по-разному, в зависимости от состояния дел. Гутька вот-вот должна была встать, они с Тонькой на каникулах работали в колхозе и с утра ходили на разнарядку. Я не знала, что это такое, и поэтому мне казалось, что это что-то очень важное и интересное. И мне ужасно хотелось быстрее вырасти и тоже ходить на разнарядку и работать в колхозе. А пока приходилось заниматься всякой ерундой. Вот сегодня нас с Людкой ждали заросшие сорняками грядки. Опять все пойдут на пруд купаться, а мы будем ползать по противным грядкам и пропалывать. Мама не одобряла наше купание в пруду.

– Нашли занятие – купаться! Вшей только заводить в этом пруду!

Мама в нашей семье была главной. Она была небольшого роста, полненькая, темноволосая, с чёрными, всегда энергичными глазами и звонким голосом.

Но купаться было здорово! Берег был глинистый и крутой, так что в воду мы соскальзывали легко и быстро. Пруд был маленький, но пустовал редко. В нём всегда кто-нибудь был: или стадо коров приходило на водопой, или ребятня купалась. Коровы молча соскальзывали по глинистому берегу и, стоя в воде до половины брюха, таращили глаза от удовольствия. Из воды выходили нехотя, под звук плётки и перемата пастуха. По этим причинам вода в пруду была всегда такая мутная, что запросто можно было купаться голышом, если рядом не было мальчишек. Мама не догадается по мокрым трусам, что мы опять бегали купаться. Вот только время на пруду текло совсем по-другому. И когда мы, посиневшие, с лязгающими зубами и крупными пупырышками наконец решали идти домой, оказывалось, что матери наши уже пришли с работы, грядки прополоты совсем чуть-чуть, а гуси, гады, опять куда-то смылись.

Дорога домой прошла почти молча. Чувствовалась усталость от долгого купания, и не вдохновляли предстоящие объяснения с мамами. Честная наша компашка, ядро которой состояло из трёх семей, скромно рассыпалась по своим дворам. Нашей мамы пока дома не было. Мы с Людкой быстро перекусили молоком с хлебом и пошли искать гусей. Гуси нашлись быстро, мы побежали ко Грапке с Маруськой. У них гуси тоже были на виду, настроение поднялось, и мы пошли играть на улицу. Скоро вся компания была в сборе. Нас, Воронцовых, двое, Дьячковых трое – Грапка, Маруська, Герка, Ходыревых трое – Вовка, Колька, Генка. Вообще, были еще Алёшка Дьячков и Сашка Ходырев, но это была уж такая мелюзга, с которой мы не водились. Сначала поиграли в чижика, потом в вышибалы. Меня всегда вышибали в числе первых. Отношения с мячом у меня складывались не очень. Вот если наперегонки бегать – тут меня мало кто победит. Ношусь я так, что в ушах свистит. А мячом попробуй угадай, в какую сторону кинет галящий. Разошлись уже в сумерках. Уставшие и умиротворённые, мы с Людкой открыли ворота и зашли во двор. Мама кормила Снайпера.

– А гуси где?

– А чё, дома нету?

– Нету.

– Может, придут ещё?

– Да уж теперь не придут. Давайте-давайте. Идите ищите.

Мы с Людкой устали, хотели есть, спать, но молча вышли за ворота. На улице уже никого не было. Куда идти, мы не знали. Уныло переговариваясь, выбрали направление поисков и побрели. По дороге мы рассуждали, зачем маме нужны эти гуси дурацкие, вот нет же гусей у Ходыревых, например, и ничего, живут. Земля была уже холодная, босиком идти было неуютно и мокро, начинала оседать роса. Наконец уже в темноте мы заметили нашу стаю. Во главе сидел Белый Гусь, чуть по сторонам – три гусыни, а за ними – штук пятнадцать гусят. Гусята были уже достаточно большие, у них начали отрастать настоящие перья. С непреодолимым желанием дать пинка, мы, не сговариваясь, набросились на них. С тихим, виноватым гоготанием гуси повскакивали с мест, не давая себя задеть, и быстренько зашагали в сторону дома. Насиженные места были такими тёплыми! Какое блаженство стоять там босыми ногами!

Домой шли быстро и молча. Гуси отлично понимали, кто тут виноват, поэтому моргали глазами и быстро-быстро перебирали лапами по земле.

Мама не спала. Она накормила нас, полусонных, и проследила, чтобы мы легли спать.

Не помню, как я донесла голову до подушки, по-моему, уже во сне.

День был противный, солнце жарило вовсю, грядки с сорняками были нескончаемые, и вся наша компания отправилась на пруд без нас. За безотрадным занятием прополки мы с Людкой уныло выясняли, зачем маме столько морковки, лука и прочей ерунды, никто из соседей постольку не садит.

– Чё-то, девки, вы плохо полете. Быстрее надо пошевеливаться, я вон одна уж больше вашего выполола.

За забором стояла соседка – древняя старуха лет шестидесяти. Честно говоря, мы даже не знали, как её зовут, а между собой называли по фамилии зятя – Телегина старуха. А когда однажды ихняя гостья назвала её тётей Парашей, мама в изумлении вскинула брови и нараспев произнесла: «Дак это чё это за имя такое – Параша?» Телегина старуха ехидно наблюдала за нашими мучениями.