– Эх-хе-хе, – Петер отошел от окна.

Шаркая ногами, он вышел в гостиную.

– Магда! Магда! – позвал он, усаживаясь в высокое массивное кресло рядом с камином. – Как думаешь, долго эта сырость будет продолжаться? – увидев выглянувшую из кухни женщину, спросил он.

– А черт его знает. Уж точно, это его проделки, – вытирая большие натруженные руки фартуком, ответила она.

– Просил я тебя не поминать лукавого всуе, – вздохнул Петер.

– Когда хочу, тогда и поминаю, – огрызнулась Магда.

Спорить с ней было бесполезно. Магда служила у Николаи уже полтора десятка лет, с того самого времени, когда он – молодой, начинающий лекарь обосновался в этом городке. Крупная, малограмотная, внешне грубоватая, она оказалась находкой для Петера и умело вела хозяйство. Кроме того, за ее мужиковатой, неотесанной наружностью скрывалась добрая мягкая женщина, всегда готовая помочь, успокоить, поддержать.

– Хозяин, ужинать будете? – спросила Магда. – У меня все готово.

– Нет, не хочется, – отмахнулся Николаи.

– Кому я тогда готовила?

– Себе и готовила.

– Себе…, – фыркнула Магда. – Так я скоро в двери проходить не буду. Смотрите, как разнесло.

– Ты не готовь так много, словно полдюжины бездомных и голодных накормить собираешься.

Экономка хотела было что-то ответить хозяину, но передумала и скрылась в кухне.

Оставшись один, Николаи поудобней устроился в кресле, не сводя глаз с огня в камине. Языки пламени, казалось, нежно облизывали лежащие в камине дрова, но нежность огня была горячей и последствия страшны – она уничтожала толстые крепкие поленья, истончая их, превращала в золу, в пыль, в ничто. Глядя на горящие поленья, словно тающие под напором огня, рассыпающиеся на угли, Петер подумал, что огонь напоминает ему жизнь, пожирающую человека, так же в конце своего пути превращающую его в прах, в ничто. От этой мысли ему стало грустно, и он постарался отогнать ее, подумать о чем-то хорошем. Николаи прикрыл глаза, надеясь немного подремать в тепле. Но подремать у него не получилось, снаружи раздался стук дверного молотка.

– Кого там… – из кухни вылетела Магда. Бросила взгляд на хозяина, и, не договорив, поспешила к входной двери.

– Кто там? – недовольно проворчала она, подойдя вплотную.

– Тетушка Магда, это я, Джулия, – отозвался с улицы слабый девичий голос.

– Ох ты, Господи, – воскликнула Магда. – Девочка моя, какая нужда погнала тебя на улицу в такую погоду. Что случилось? – запричитала она, открывая засовы.

Джулии, выросшей на ее глазах, единственной дочери добродушного мясника Гальярдо приятеля лекаря Николаи, Магда, старая дева, давно потерявшая всех своих родственников, позволяла называть себя тетушкой.

Дверь распахнулась, и Николаи увидел на пороге девочку. Невысокого роста, худенькая, промокшая до нитки, она едва стояла на ногах, и ее заметно знобило.

– Господи, – всплеснула руками Магда. – По какой такой надобности отец погнал тебя к нам в такую погоду? Заболел что ль, лекарства понадобились? Бедная моя девочка. Проходи, проходи ближе к огню, согрейся.

Она обняла Джулию за плечи и повела к камину. Сделав пару нетвердых шагов, девочка вдруг зашаталась. Магда не дала ей упасть, тут же подхватив на руки.

– Да ты вся горишь. Как же отец отпустил тебя из дому?

– Папа умер вчера вечером, – тихо, стараясь не заплакать, ответила та и тут же потеряла сознание.

Услышав ее слова, Николаи вздрогнул.

У Петера и Антонио за те полтора десятка лет, что лекарь жил и работал здесь, отношения сложились приятельские. Большой Антон, как называли Гальярдо в городке, вернее, тогда еще малышка Джулия, стала здесь его первым пациентом. Девочка хворала долго, тяжело, по мнению опытного, уже несколько лет практиковавшего в городке эскулапа, без малейшей надежды на выздоровление. Но молодой Николаи вытащил ее из болезни, можно сказать, выкрал из рук нависшей над ней женщины с косой. С той поры и сдружились два совершенно непохожих друг на друга человека – высокий, полный, с неизменной улыбкой на лице, говорливый мясник и сухой, невысокого роста, немногословный замкнутый лекарь. Впоследствии оказалось, что умершая от родовой горячки жена Гальярдо, именем которой и назвал, в одночасье ставший вдовцом, Большой Антон дочку, родом была из того же швейцарского кантона, населенного в основном выходцами из Италии, Гризон, что и сам Петер.

– К огню, к огню, поближе, – он вскочил со своего места и подбежал к Магде.

Она, аккуратно опустив Джулию в освободившееся кресло, бросилась за водой. Николаи наклонился над девочкой и тут же отшатнулся. Ему тут же стало стыдно за свою минутную слабость.

– Жар, явственно видимое увеличение мелких кровеносных сосудов, – осматривая Джулию, одно за другим он перебирал в голове внешние признаки болезни. – Поражение лимфоузлов, сухие губы.

– Постой, – Петер жестом остановил подбежавшую с кружкой воды Магду. – Не подходи.

Та на мгновение замерла в нерешительности, потом, чуть отодвинув лекаря, опустилась на колени у кресла. Джулия все еще оставалась без сознания.

– Это чума, Магда. Ты можешь заразиться.

– Ну и черт с ней, с чумой вашей. Стара я уже бояться, – зло огрызнулась она.

– Ну, что же. Посмотрим, что мы сможем для нее сделать. Неси тогда нашу девочку в мой кабинет на диван.

Магда поставила кружку на пол, подхватила Джулию и устремилась в кабинет. Николаи пошел следом. На душе было тревожно. Шансов в этот раз спасти девочку от смерти, как получилось у него много лет назад, почти невозможно, и, судя по всему, впереди его ждут тяжелые дни – чума никогда не приходит только в один дом, грядет эпидемия.

Дверь в кабинет директора была чуть приоткрыта. Оттуда слышались голоса. Тани, молодой курносой девчонки, секретаря директора школы, в приемной не было. Петрашов, осторожно ступая, подошел к двери вплотную и прислушался.

– Юлия Александровна, вы меня поймите, никто Вас не увольняет. Но войдите в мое положение. На меня там, наверху, уже косо смотрят, мол, пригрел в школе жену врага народа.

– Но, Юрий Юрьевич, ну какой мой Саша враг народа? Вы же хорошо его знаете. Я уверена, скоро все разъяснится, и его отпустят.

– Конечно, конечно, разъяснится. Конечно, отпустят, Александр Семенович уважаемый человек, в Испании воевал, орденоносец. Но понимаете…

Николай услышал, как директор закашлялся.

– Понимаете. На меня начальство начинает давить. Не напрямую, а так, исподволь. Интересуется, как у вас отношения с коллегами, учениками, что я намерен с вами делать. Это неспроста. Мне бы не хотелось… Войдите в мое положение.

– Юрий Юрьевич, я Вас понимаю. Но…

– Вот и хорошо. Напишите заявление по собственному желанию. А когда Александр Семенович вернется, милости прошу, возвращайтесь обратно.

– Заявление?… Все-таки увольнение… что же мне тогда делать… Я педагог. Я больше ничего не умею, только учить детей, – растерянным голосом произнесла Юлия Александровна.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание. Потом директор вновь закашлялся.

– Юлия Александровна, Юля, Вы знаете, как я к Вам отношусь. Уже давно…, чего греха таить, Вы мне нравитесь. Я бы мог, наверно, встать на вашу защиту перед вышестоящими органами, если бы Вы…, – голос директора приобрел елейные мурлыкающие нотки. – Скажем так, при определенных условиях.

– Что вы имеете в виду? При каких таких условиях?

– Ну вы же взрослая девочка, должны понимать.

В следующий момент в кабинете возникла какая-то кутерьма, потом грохот падающих вещей, громкий шлепок, и раздался визгливый голос директора.

– Дура! Я к Вам со всей душой.

– Спасибо. Мне не нужна Ваша душонка, ни вся, ни частями. Вы, Юрий Юрьевич, подлец, – резко ответила Юлия, и Петрашов услышал ее решительные шаги, приближающиеся к двери.

Бежать было некуда, и он прижался к стене. Дверь распахнулась, и из нее вышла Юлия. Ни секунды не задумываясь, она присела за секретарский стол, что-то быстро написала на лежащем там чистом листе.