Чистый ваш дом будет пристанищем, где им суждено родиться, погостить и уйти так, тогда и туда, куда позовет их Жизнь.

Храните связь друг с другом, со мною и с Али. И несите не бремя жизни, не иго ученичества, но радость труда, разделенного с нами.

Он поднял обе руки над их головами. Прикоснулся палочкой к огню, горевшему на престоле, и затем, что-то говоря на языке, которого Наль не понимала, коснулся палочкой ее головы. Ей показалось, что по ней пробежал огонь, проник до самого ее сердца, и что сейчас все на ней вспыхнет. Но Флорентиец уже отвернулся к престолу, снова коснулся палочкой огня и прикоснулся ею к голове Николая.

Так же, как и она мгновение назад, – он весь содрогнулся. А Флорентиец уже вновь повернулся к престолу и коснулся попеременно огня обоими концами палочки. Затем он снова обернулся к ним лицом и положил палочку на их головы одновременно. Глубочайшее содрогание, точно удар электричества, испытали оба, Наль и Николай. Теплые струи какой-то новой силы пробежали у каждого по спинному хребту к голове. Флорентиец положил палочку рядом с огнем и взял с престола два одинаковых перстня, каждый с изумрудом и бриллиантом, и надел жениху и невесте.

– Встаньте, – сказал он им. – Вы – муж и жена. Будьте всегда такими же чистыми и, где бы вы ни жили, всегда ощущайте, что я подле вас. Сочетав вас браком перед этим огнем Вечности, я взял на себя ваши жизни. Перед Вечностью нет отцов, матерей и детей по плоти и крови. В Ней есть отцы и дети по духу и огню. Пойдемте, я проведу вас в вашу спальню.

Он опустил покрывало на лицо Наль, соединил их руки, обнял обоих, крепко прижал к себе и стал подниматься наверх. Проведя их через комнату Наль в другую дверь, которой она раньше не заметила, он ввел их в большую комнату, где посредине стояла широкая белая постель. И все в этой комнате было белое, вплоть до ковра и шкур белых медведей, брошенных по обе стороны постели.

Подведя их к кровати, Флорентиец сказал Наль:

– Твой муж так же чист, как и ты. Он отдает тебе такую же девственность, какую ты отдаешь ему. Прими его не только как мужа, но как воспитателя и друга, мудрого руководителя, который знает много больше тебя. До завтра, дети мои. Ровно в двенадцать часов я за вами приду. Будьте совершенно готовы к этому времени и ждите меня. Дории сказано, как завтра одеть тебя, Наль.

Опустив полог над кроватью, Флорентиец вышел, закрыв за собой дверь…

Когда Наль утром проснулась, мужа рядом с ней не было, но она слышала плесканье воды в ванной комнате рядом. Через несколько минут вошел Николай и, думая, что Наль спит, положил возле нее стеганый шелковый халатик и мягкие туфли, стараясь не делать шума. Наль рассмеялась, натянув на себя одеяло поверх головы.

– Наль, дорогая, вставай, ванна готова. Беги туда. Я боюсь, как бы ты не опоздала, уже около десяти часов. – С этими словами он быстро вышел из комнаты, а Наль скользнула в ванную, где ее уже ждала Дория.

– Сегодня во что вы меня оденете, Дория? Отец сказал, что дал вам все указания. Ведь будет так много чужих людей. Надо, чтобы мы с вами не ударили в грязь лицом, – плескаясь в ванне, быстро говорила Наль.

– Не беспокойтесь, во что бы я вас ни одела, – вы затмите всех.

– Ну, вот и ошиблись. У пастора такие дочери, что даже в сказках не найти. Одна рыжая.

– Рыжая? Что же тут хорошего?

– Я не сумею вам сказать, что именно. Но только она необыкновенная. Знаете, как-то ее не приставишь ни к какому делу. Она – дама. А вторая – ну, та простая, вроде меня.

– Значит, красавица? И косы, как ваши?

– Нет, она вся в кудрях. Глаза синие. Волосы пепельные с золотом. А доброта – вроде ангельской. Так хороша! Лучше не найти.

Так беззаботно болтая, Наль хранила глубоко внутри, в сердце, какое-то новое сокровище жизни. Ни за что и ни с кем она не поделилась бы тем счастьем, что наполняло всю ее душу. Она точно несла обеими руками чашу любви, полную до краев, и боялась ее расплескать. В ее сердце сияли ярко три образа: дяди Али, отца – Флорентийца и мужа. Усевшись за туалетный столик, Наль отдалась в умелые руки Дории. Сама же унеслась в сад дяди Али и снова так ясно увидела его улыбающимся, что рванулась вперед, почти разрушив творение Дории.

– Что случилось? Я причинила вам боль? – с отчаянием спросила Дория, у которой и гребень и шпильки выскочили из рук.

– Нет, Дория, простите. Господи, теперь вам надо все делать снова, и я опоздаю, – огорченно сказала Наль.

– Ничего, минута спокойствия, и голова будет убрана, а это самое трудное.

– Наль, одиннадцать часов. Вы готовы? – раздался голос Николая. – Я жду вас завтракать: выходите в халате, платье наденете потом.

Но Наль так боялась опоздать, что просила прислать ей кофе в комнату, говоря, что покажется мужу только на исходе двенадцатого часа, в полном параде.

Когда Дория вынесла платье, над которым трудилась весь вечер и утро, подгоняя его по фигуре своей хозяйки, Наль даже руками всплеснула, так великолепен был этот туалет. Платье из белой парчи, с широким венецианским кружевом вокруг ворота и рукавов, заставило ее сказать: «Отец, отец, разве можно так баловать дочь?» Когда платье было надето, Дория подала Наль туфельки из такой же парчи, а на ее открытой шее застегнула изумрудный фермуар жемчужного ожерелья.

– Все, верно, так и надо. Но как бы я хотела самое скромное платье, самый бедный уголок – только бы не быть сегодня на людях и не слушать, как будут говорить о моей красоте, – вздохнула Наль.

– Наль, остается десять минут, – снова раздался голос Николая.

– Иду, я готова.

И взяв сунутый ей в руки маленький ридикюль из такой же парчи, что и платье, Наль вошла в свою комнату, где ее ждал Николай. Он был поражен. В платье со шлейфом, в туфлях на высоких каблуках, Наль казалась гораздо выше и тоньше. Взгляд, которым обменялись супруги, сказал им обоим, что их желание избавиться от людей было обоюдным. Николай обнял жену, нежно и горячо поцеловал ее и тихо сказал:

– Наша жизнь принадлежит не нам, Наль. Мы должны жить на Земле, для Земли, для людей. Не тяготись сегодня суетой и теми, кто будет вокруг нас.

Думай не о себе, а о каждом, с кем будешь говорить.

Наль ласково вернула поцелуй и ответила:

– Я постараюсь, мой муж, думать о том, с кем буду говорить. Но всякий раз, когда я пристально вглядываюсь в человека, всегда чувствую, что в каждом живет беспокойство и страдание.

– Вот и неси, любимая, счастливая, благословенная, успокоение и отдых тому, кто тебе встретится.

Раздались легкие шаги Флорентийца, и Наль поспешила растворить дверь, приветствуя отца.

– Я не хотела бы, отец, начинать этот день с упрека. Но мыслимо ли приказать мне надеть такое платье? Дория говорит, что у королевы нет ни такой парчи, ни таких кружев, ни такого жемчуга.

– Все это передал тебе Али, как и те вещи, что нашла ты в своих сундуках. Он собирал их не один год, – обнимая супругов, говорил Флорентиец. – Сохрани это платье, кружева и драгоценности, и когда будешь готовить к венцу свою первую дочь, передай ей. А теперь пойдемте, наши свидетели ждут.

Спустившись в зеленую комнату, Наль была немало изумлена видом Сандры и лорда Мильдрея, во фраках, с блестящими цилиндрами в руках. Сандра был серьезен и даже не улыбнулся, когда раскланивался и целовал руку Наль. Можно было подумать, что его смешливость навсегда исчезла за эту ночь. Лорд Мильдрей подал Наль букет белых лилий и, смущаясь, произнес:

– Лилии от Сандры, который уверяет, что вам невозможно подарить иной цветок. Это – его дело. Я же прошу принять браслет, который передал мне, умирая, мой дед. Он был большой оригинал, жил отшельником, хотя и был человеком богатым. Он велел передать эту вещь той, которая станет моею женой. Или женщине, чище и прекраснее которой я в жизни не встречал. Так как все сроки мои прошли – мне скоро тридцать, – прошу вас принять эту вещь.

Она, как я слышал, попала к моему деду через одного восточного мудреца. – И он подал Наль браслет из топазов и бриллиантов какой-то удивительной древней работы, красоты и игры камней необычайной. – Говорят, что на этом браслете камни сложены так, что образуют слова. Но кому я только его ни показывал – никто не смог прочесть надпись.