Спешно покинув сад дома дяди Али, Наль, в сопровождении двух слуг, из которых один был ее двоюродным дядей, переодетым слугою, молодого Али и капитана Т., вошла в его дом, где она никогда не бывала и даже представить себе не могла, что такое может случиться. Выросшая в двойственной обстановке, давимая всеми условностями гаремной жизни, Наль тем не менее была образованна и теоретически знала жизнь цивилизованного и культурного общества благодаря Али Мохаммеду, который боролся с затворничеством женщин всюду, где только была для этого возможность.

У Наль всегда были европейское платье и обувь, к которым ее, как бы играя, приучал дядя Али, вызывая негодование старой тетки и прочего синклита из муллы и его фанатиков-правоверных.

И девушка безо всяких затруднений переоделась в костюм, приготовленный для нее дядей. Смеясь, она закутала молодого Али Махмуда в свой розовый свадебный халат и драгоценные покрывала. Без плача рассталась она с братом, только кинулась ему на шею, хотя в глазах обоих блестели слезы.

– Мужайся, Наль. Все случилось не так, как я предполагал, но… будь счастлива, вспоминай иногда меня и верь: если дядя Али сказал, так оно и должно быть. Если он тебя отдал капитану Т. – значит, таков твой путь. А счастье твое зависит от тебя. Не бойся ничего. Иди весело и старайся понять, зачем дядя создает тебе другую жизнь. Одно только помни: у нас с тобою общий завет – верность до конца. Будь верна капитану так же, как ты верна дяде Али. И ты везде победишь.

Голос молодого Али дрожал, лицо было вдохновенно и прекрасно. Оно сейчас жило. Ничто в нем не напоминало того полумертвого существа, которое с отчаянием смотрело, как Наль подает капитану цветок.

– Время. Прощай, сестра. Я всегда буду тебе верным другом, и нет для нас ни расстояния, ни разлуки.

Взяв пару крошечных туфелек в руки, завернувшись в покрывало, Али выскользнул из дома и пропал во тьме.

Насколько просто было для Наль переодеться в европейское платье, настолько же трудно оказалось побороть привычку к покрывалу и оставаться среди мужчин с открытым лицом. Когда капитан Т. постучал к ней и спросил, можно ли войти, ей было страшно ответить согласием. Увидя ее в простом синем английском костюме и с распущенными до пола косами, перевитыми жемчугом, он пришел в ужас.

Поняв, как нелепо она выглядит и какой уликой являются ее косы, Наль не дала опомниться изумленному капитану и отхватила ножницами косы до пояса.

Она уложила их вокруг головы и надвинула шляпу на лоб.

Набросив на нее легкий шелковый плащ, капитан сказал:

– Унося отсюда дивный образ Али, мы пред ним – муж и жена, Наль. Мы оба повинуемся ему, и оба будем до конца дней верны ему. Мы уходим без него, но он с нами. Если вы идете без страха, мы победим и выполним поставленную перед нами задачу.

– Я не знаю страха, капитан Т. Я его не знала никогда. Я ваша жена перед дядей и Богом. И верность моя Богу – это верность дяде и вам, – спокойно ответила Наль.

Слуги вынесли их небольшие чемоданы в коляску. Лошади сразу перешли на рысь, и Наль стала привыкать к темноте.

– Я ни разу не была на улице ночью, даже за воротами сада, – шептала Наль сидевшему рядом с ней капитану, которого едва узнавала в непривычном штатском платье.

– Перейдем на английский, Наль. Теперь вы – графиня, жена лорда Т. Старайтесь держаться высокомерно до глупости, как помните из английских книг. Вот вам покрывало, – и капитан помог Наль обвязать вокруг шляпы и спустить на лицо довольно плотный синий вуаль.

– Как это приятно, – засмеялась Наль. – Разыгрывая из себя гордую даму, я избавлюсь от назойливых разговоров.

– Не забудьте опереться на мою руку и до самого момента отхода поезда изображайте из себя великую даму-икону, для которой на свете существует три рода рабов разных социальных ступеней: я – муж и первый раб – удостаиваюсь разговора. Ваш дядя – нечто вроде секретаря – второй раб, к которому снисходят до признания его человеком. А слуга – третий раб, которому только кивают или объясняются с ним жестами. Так всю жизнь живут важные дамы.

Постарайтесь прожить таким образом одну, две недели, пока не выберемся на свежий воздух и не завершится наиболее скучная часть нашей жизни.

Наль не успела ответить, экипаж подкатил к освещенному вокзалу. Лорд Т. вышел первым, подал руку своей закутанной супруге и послал секретаря за заказанными заранее билетами. Через несколько минут подошел поезд, секретарь и слуга устроили своих господ в разных купе и прошли в другой вагон, где ехали сами.

Когда поезд тронулся, лорд лично убедился в том, что его супруга устроена удобно, любезно с ней простился и сказал, что утром придет ее проведать. Все было чуждо Наль, незнакомо и неудобно. У нее было до того растерянное личико, что лорд-муж, уже выйдя в коридор, спросил, не нуждается ли его супруга в секретаре. Обрадовавшись возможности побыть с дядей, Наль просила прислать его немедленно. Лорд послал за ним проводника и оставался в коридоре, перекидываясь со своей супругой малозначащими фразами до тех пор, пока не явился секретарь.

– Графиня желает написать несколько писем, у ней бессонница, – сказал лорд мнимому секретарю. Поцеловав руку жене, он шепнул ему: – Оставайтесь до шести часов. Я займу ваше место утром, а вы отдохнете у меня в купе. Дайте Наль спать, сами дежурьте.

Вернувшись к себе, капитан Т. лег на диван и, приказав себе – как делал это уже много лет – проснуться в шесть часов, мгновенно заснул.

Наль спать не могла. Все ее поражало. Дядя должен был объяснить ей устройство вагона. Он рассказал ей также про весь их путь до Петербурга и описал, как выглядит гостиница в Москве.

– Не знаю, будем ли мы останавливаться там. Думаю, нам надо мчаться во весь дух, чтобы как можно скорее быть в Лондоне, – говорил дядя-слуга. – А как мы туда доберемся?

– Сядем на пароход на Неве, Теперь установлено прямое водное сообщение.

Через семь дней будем в Лондоне.

– Как? Семь дней будем плыть морем? – с удивлением сказала Наль.

– Да, морем. Я, к сожалению, плохо переношу качку. Придется капитану Т. самому караулить свою важную жену, – смеялся дядя. – Чтобы тебе свыкнуться со своей ролью, важная дама, приступай к ночному туалету. В чемодане найдешь легкое платье. Я посижу у окна, ты переоденься и ложись спать.

– Нет, дядя, спать немыслимо. Я могу лечь, если ты этого желаешь. Но ведь от мыслей лопнет голова, если я хоть половины не обдумаю.

Когда через час дядя окликнул племянницу, ответа он не получил. Старик улыбнулся и принялся за чтение. На его безмятежно спокойном лице старого философа не было заметно ни малейшего волнения. Ничто, казалось, не нарушало его равновесия. Он был таким же спокойным и трудоспособным сейчас, как в привычной мирной обстановке своего, окруженного виноградником, дома, где он оставил многочисленную семью. Книга и делаемые им, при неверном свете свечи, пометки помогали ему не замечать мелькавших станций, и он с удивлением приветствовал капитана, тихо вошедшего в купе.

– Говорила, что спать не сможет, – шепотом, лукаво улыбаясь, сказал лорду Т. секретарь. – А вот и непривычная тряска, и стук колес, все молодости нипочем.

Секретарь отправился в отделение своего господина, а тот устроился на соседнем диване.

Наль все спала, по-детски подложив ручку под щеку. Капитан заботливо задвинул щелку в занавеске, через которую к волнистой головке подбирался солнечный луч, и снова сел на свое место. Он впервые видел Наль с закрытыми глазами. Черные длинные ресницы бросали тень на розовые щеки, прелестные губы улыбались. Эта почти детская жизнь принадлежала ему. Еще вчера он считал невозможным не только быть соединенным с Наль, но даже пройти свою жизнь вблизи нее. А сегодня он едет с нею, получив ее из рук Али. Едет, чтобы жить и трудиться, свободно любя ее перед всем миром.