«Трус! Ты последний трус, которого я знаю! Ты даже не дал мне шанса понять тебя и то, что должно произойти! Ты решил все за меня, как за безмолвную овцу, которую ведут на убой. Дура! Какая ж я была дура, когда дала тебе второй шанс! Ну разве я не заслуживаю быть счастливой? Разве я не заслуживаю такого ма-а-а-аленького счастья? Разве я не заслуживаю хоть раз быть любимой? Что я такого сделала? Знаешь, я думала, что привыкла к одиночеству, нашла в нём плюсы, ты не поверишь, насколько я растворилась в этом одиночестве, но насколько сильно я себя обманываю с этим, конечно, не сравниться с моим погружением. Потом появился ты и все изменилось, когда я вижу твою улыбку, ловлю твой взгляд на себе – мне кажется, что я в эти моменты люблю весь мир, со всеми его недочётами. Я пыталась выкинуть тебя из головы, но это невозможно! Теперь, когда я вновь поверила тебе, ты обманул меня как ребёнка и требуешь понимания! Ты не знаешь, что ты творишь со мной! Мне плохо! Понимаешь? Я орать готова от боли, на стенку лезть! Мне никогда так не хотелось тебя, как сейчас, это даже не желание – это потребность, нужда, назови как хочешь. Мне надоело быть сильной и независимой, мне надоело строить из себя такую весёлую и жизнерадостную особу, которой никто не нужен. Я иду по вечернему городу и плакать хочу, прихожу домой и плакать хочу, просыпаюсь – тоже. А тут, я честно размечталась, забылась в своих фантазиях, представила себе то, чего нет, и сама же чахну от этого… Когда у меня рушились мечты, ты помог мне их восстановить. Но сейчас ты уничтожил не только их, ты уничтожил и меня. У меня было предчувствие, что всё наконец хорошо – все кричало о правильном ходе событий, только вот последний ход оказался провальным, и моя надежда на тебя медленно умирает внутри. А это, чтобы ты знал, самое страшное, когда сначала умирает мечта, а вслед за ней от горечи потери умирает надежда, надежда, которая могла бы все исправить, но с каждым мгновением она тлела и была уже не в силах что-либо изменить. Я рада, что больше никогда не увижу тебя! Улетай, уплывай, – куда хочешь, ты добился моего поражения. Можешь проваливать с победой. Я не люблю тебя».

Я, конечно, иногда сомневался в себе, как в элементе этого мира, но сейчас это чувство стало разрывать меня изнутри. Я только что взлетел, а теперь падаю вниз и не знаю, очнусь ли я, когда коснусь земли. Столько чувств рухнуло в тот момент, что даже апокалипсис не сравнится с этим разрушением. Это нечто большее – это пала целая вселенная, вселенная под моим именем. И кто сможет эту вселенную возродить? Кто помогает возрождаться фениксу? Кто дает ему эти силы? Он сам? А может нечто большее?.. Я не знал ответы на эти вопросы, и не хотел узнавать. Лишь одно я понимал наверняка – феникса кто-то любит и ждет, и вряд ли бы без этой любви он смог бы возродиться, погибнув впервые, ведь, зачем возвращаться туда, где не ждут. А если тебя ждут, то как бы не было нужно, ты не сможешь уйти, а если сможешь, то всю жизнь будешь жалеть. С вселенной все сложнее, гораздо сложнее. В ней живет феникс, а не она в нем. И если умрёт вселенная, то уже никто никого никогда не дождётся, как бы не любил. И кто тогда сможет унять эту боль? Когда те, кто должен был встретиться, не встретятся никогда? Никто и никогда. Никому это не будет под силу, даже фениксу, влюбленному во вселенную. Спасать ее уже будет поздно, как и меня.

Я не хотел ничего отвечать, я хотел просто перестать существовать, чтобы я никогда не появлялся и не умирал, просто меня не существовало и всё. Все было бы лучше, я уверен! Я был бы не я, жил другой жизнью на какой-нибудь окраине города, ходил по вечному кругу работа-дом, и когда-нибудь, накопив денег, купил бы маленькую дачу, на которой бы окучивал помидоры, а в один из дней заснул счастливым в своём кресле под новости и не проснулся бы уже никогда. Но нет, я, свалившись из рая, теперь должен пройти через ад, просто потому что я это я, а не кто-то другой, потому что я не умею окучивать помидоры и не живу в колесе бытовухи. Мне хотелось убежать, туда, где бы меня никто не нашёл, мне хотелось спрятаться в самой тёмной комнате и никогда из неё не выходить, чтобы никто не видел и не знал меня, а я бы сидел и говорил там со стенами, которые не смогли бы выдать меня, и в один из дней стал бы замком, который закрыл бы дверь в эту комнату навсегда. Я не хочу быть собой, я ненавижу себя, я не хочу существовать! Я хочу быть ничем и жить ничем, чтобы однажды стать абсолютным и неоспоримым ничто на этой Земле. Но я ничего не мог изменить, а потому я еще оставался собой и всё еще был по дороге в аэропорт, который сможет спрятать меня от всех и навсегда. Это был самый худший день в моей жизни! Мне кажется, хуже было уже просто некуда, но я ошибался…

Когда мы проехали парковку, я заметил, что папа выруливает на какую-то другую дорогу, которая не вела к входу в аэропорт, от чего вдвойне становилось тошно. Такая ли победа нужна тебе, пап? Такой ценой? Я знаю, ты не ответишь, ведь я говорю сам с собой, но мне хотелось получить ответ… Папа остановился у черного входа и помимо нашей машины я увидел еще несколько ослепляющих фар, которые, лишь только погасли наши, погасли в ответ. Моя дверь открылась, и я вышел из машины, тут же окружив себя толпой сотрудников безопасности, словно мировая звезда. Не хватало только моего папарацци, потерялся, наверное, бедняжка или на автобус опоздал, – жалко, хорошо фотографирует!

– Сейчас ты с Максом пройдёшь через стойку регистрации и вас проводят на самолёт.

– Да знаю я, знаю, сколько можно повторять?! – Огрызнулся я в ответ. Папа сделал вид, что не заметил, и продолжил рассказывать все мои действия, которые мы обговаривали уже целый год. – Подожди, а почему Макс со мной? – Надо пояснить, Макс – лучший друг папы, и знает меня, как говорят, еще с утробы матери, поэтому папа доверяет ему как себе.

– Он летит с тобой, – спокойно отвечал папа, словно мы выбираем картошку в магазине.

– Почему не ты? – Я чувствовал, как мои щеки начинают наливаться кровью, а тело напрягаться от злости.

– Потому что я слишком заметный с тобой рядом.

– В смысле? Мне что, затворником теперь стать, чтобы тебя никто не замечал?

– Я не это имел в виду! Ты вообще соображаешь с какого входа мы заходим? Уверяю тебя, возле главного уже есть кучка журналистов с камерой!

– То что мы идём по каким-то катакомбам я это и так прекрасно вижу! Надеюсь, вход уже закрыли на амбарный замок и посадили перед ним дракона?

– Лёша, прекращай! Если ты ещё не понял, все делается для твоего же блага!

– Ну да, как же… – Фыркнул я так, чтобы папа точно услышал. – Ты только так говоришь, но ничего благосклонного не делаешь

– Какая муха тебя укусила в машине? Ты весь сам не свой! – Папа взял меня за локоть, остановив перед входом в регистрационный терминал.

– На себя посмотри! Лучше бы я был сиротой! – Я даже не успел заметить, что произошло, но хорошо почувствовал, как папина ладонь приложилась с размаху к моей левой щеке. Всё моё нутро задрожало от раздражения и усталости, я чувствовал, как у меня раздуваются ноздри, словно у быка при виде матадора, и как ладони начинают сжиматься в кулаки. Поэтому, не успев придумать ничего умного, я рванул туда, куда глядят глаза.

Я бежал через весь аэропорт, спотыкаясь о чьи-то вещи и перелетая меж людей, лишь бы вырваться из этого душащего меня места. Я понимал, что уже весь персонал занялся моими поисками, а потому, времени было мало, чтобы хоть где-нибудь спрятаться – выйти отсюда мне точно не дадут. Я влетел в безлюдное крыло и пометавшись по коридорам вломился в какое-то служебное помещение, закрыв дверь. Тут меня точно никто не найдёт, и я пропущу самолёт – то, что нужно! Я опустился на пол и уткнулся головой в колени, размышляя о том, что мне делать дальше. Я чувствовал, как несвоевременно к моему горлу подступал ком слёз, но сейчас мне было опасно сокрушаться в истерике, потому что кто-нибудь мог меня услышать. Странно, что еще не объявили по громкой связи, что пропал мальчик и все жаждут его найти, чтобы упечь подальше, а то жить нормально мешает! Или агония пока что не подкинула в папину голову такой вариант?.. Ну ладно, подожду.