Помню мысль, сверлившую тот момент: "Господи, как по своей-то воле здесь люди живут!" Кое-как слепленные домишки, грязь, неопрятность, свойственные всякому временному жилью; заваленная по ухабам полусгнившим хворостом дорога, связывавшая не только нас, но ведь и их с внешним миром. Бедность, бросающаяся в глаза, серость неизбывной скуки, забившая щелку моего "жалюзи"... Год назад, в Статусную акцию, уполномоченный по зоне капитан КГБ Борода укорял статусников: "Бараки побелены, цветы в зоне всюду посажены, деревья цветут - да разве кто в поселке живет лучше вас?" Тогда воспринималось дурной шуткой начальника, а вот теперь...
Девушка в красивом импортном костюме, с ресницами, подкрашенными тушью по правилам европейской моды - для кого все?
...Дорогу описывать не стану. По ней уже две недели никто не мог проехать вообще (мы ее обновили). Отогнутая пластинка "жалюзи" помогала видеть ухабы заранее, подпрыгивать, пружинить - иначе, наверно, выключился бы... Примерно пятнадцать километров до железнодорожной станции мы одолели за полтора часа.
19 апреля - 22 апреля 1978 года. ЖХ 385-18. Станция Потьма
Ворота ветки
Исток аппендикса зон в Мордовии - пересыльная тюрьма в ЖХ 385-18.
Железнодорожная ветка подходит близко, но не вплотную - к магистрали Москва-Куйбышев. Кроме лагерей, вокруг ветки нет остановок. Примерно тридцать километров торчком она идет на север, в тупик, и на каждом километре - зоны.
Ветка окружена мифами. Якобы именно ее строят герои знаменитого кинобоевика 30-х гг. "Путевка в жизнь" ("Дорога в социализм"). Или - якобы это первое оригинальное строительство эпохи социализма, на открытие приезжал лично Дзержинский... Тоже символично, если только правда.
Пересылка встретила меня сюрпризом: привычную , всегдашнюю нашу камеру "ГП" ("государственные преступники") отдали бытовикам, а "политикам" отвели "стакан" на две персоны.
В нем меня приветствовал знакомый - возвращавшийся на 19-ю зону с дополнительного следствия в Смоленске "военный преступник" Василий Коробкин.
"Советский простой человек"
Вася Коробкин - веснушчатый, рыжеватый (насколько можно разобрать оттенок по коротко остриженному черепу) мужик лет шестидесяти. Лицо скуластое, глаза белесо-голубые, речь медленная, голос тонкий. Этакая "натура" для художника-натуралиста, чтоб писать крестьянина в толпе. Чабано-пастух из бескрайних казахских степей...
Этот последний осколок 19-й зоны неизбежно ассоциируется в моей памяти с персонажами мещанских рассказов Володи Марамзина, о коих следователь Рябчук спрашивал: "А почему герои Марамзина говорят не по-русски?" Попытаюсь ему здесь ответить.
...Одна из пограничных проблем искусства связана с тем, что занимается оно, прежде всего, Духом человека. Хотя количественно мещанские массы преобладают в жизни, в искусстве они заняты на служебных, второстепенных ролях, да и работники искусства стараются зафиксировать внимание на моментах их сдвига, пробуждения масс к Духу (потому люди книжные обычно преувеличивают значение идеалов в реальном земном сообществе сформированный ими же образ принимают за реальность!)
Не безгранична способность творческого человека к перевоплощению. Человек способен вникнуть в психологию собаки, но психология рыбы остается для него недоступной. Для литераторов психология бездуховного человека по сути есть психология рыбы.
Владимир Марамзин пытался прорвать барьер между собой и объектом. Не без потерь: его игры со словом, выгибание речевых конструкций - не только метод передачи сумеречности, разорванности сознания персонажей, это еще своего рода авторский допинг, тонизирующий укол в стихию собственного таланта, чтоб сохранить для себя интерес к изображаемому предмету.
Я, например, его техникой не владею, и когда повествование доходит до персонажей подобного сорта - маневрирую от изображения в рассуждение. От капитана Зиненко, помните, убегал в размышления о власти, а от Васи Коробкина вот пробую убежать в разбор прозы Владимира Марамзина. Между тем, вовсе избежать таких персонажей нельзя, если хочешь писать не только интересно, как бы по законам "игры", но и как-то полезно. Слишком обширное место занимают они в наших судьбах. Коробкиных в разных обличьях - людей образованных и темных, старых пьяниц и очаровательных трезвенниц - я постоянно вижу вокруг, пока пишу книгу, они наполняют казахский город Ермак, место моей ссылки.
...Вот вчера по телевизору передавали репортаж с новгородского процесса над тремя военными преступниками. В составе батальона карателей расстреляли на льду Волхова 253 человека. Выступали свидетельницы, которые 36 лет назад были девочками. Плакали на суде: "Мама, прошу ее, ляжем. А она отвечает: чего ложиться, доченька, все равно убьют. Я легла и живая осталась, а маму застрелили. Сестра двоюродная, ей года четыре было, все тетке кричала: мама, вставай, мама, мне страшно... Я после выбралась из-под трупов и дошла до деревни. Не выгоняйте меня, говорю, маму у меня убили. А папку еще раньше убили, когда нас из избы они выгоняли..."
Мой сосед, с которым я двое суток отсидел в камере-"стакане", вполне мог быть страдальцем на той скамье подсудимых. Этакий вершитель казней пап и мам - ну как обойти его литературе? Выстрелил - и нет чьей-то жизни. Поленился добить валявшихся среди трупов малых девочек - и через треть века вот выходит свидетельница на суд... Курил Вася непрерывно, вентиляции в камере не было - тяжко пришлось на Потьме. Зато рассказал много о своей жизни - конечно, не о военной, о преступлениях мало говорят в зоне - но про мирную, обычную, ту, что была у него после войны.
Рассказывал о первой жене, в которой познакомился на Волго-Доне: "Немка, отличная баба была, только что ноги мне не мыла". В землянке всегда чистота, вкусное варево, дети ухоженные - трое детей у Васи родилось!
Почему разошлись?
- Блядь оказалась.
Спросил, почему блядь. Оказалось, после завершения стройки семья поселилась в городке, где у Васи заработок был невелик. Он сказал: "Поеду в Свердловск, говорят, там можно заработать". А там тоже заработков не нашел. От мужиков, что варили смолу возле вокзала, узнал про другое "денежное место", уехал туда. Оттуда еще куда-то... Странствовал несколько лет. Когда вернулся к семье, оказалось: за годы жена нашла себе другого мужа. Потому блядь.
