Еще несколько минут, часов, веков назад он был заключенным СЛОНа – Соловецкого Лагеря Особого Назначения – ручкался с самим Бокием, а теперь сидел в неизвестном подвале, ухватившись за руку манекена. Он был тем самым легендарным Красным Финном, диверсантом Тойво Антикайненом, участь которого в прошлой жизни была предопределена Соловецким архипелагом, каторгой и тюрьмой для неугодных новомодному режиму товарища Сталина.

Человек под креслами не шевелился.

Тогда Тойво взял предложенную часть манекена под мышку, поднялся на ноги и пошел к лестнице.

Его удивило то, что комната над подвалом напоминала ленинский уголок в родной казарме в Питере. Или даже актовый зал: неровные ряды скрепленных между собой кресел вдоль одной стены. Категорично, это не Тибет.

Значит, выданная Добчинским и Бобчинским фотография Рериха не способствовала тому, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. Он вывалился из камня не пойми где и не зная когда. Ни Игги, ни Блюмкина поблизости не наблюдалось, стало быть, их надо искать.

А надо ли?

Игги, мудрый монах, церковный отступник – человек, конечно, хороший. Только выбираться из СЛОНа, как показала практика, все-таки лучше по-одиночке. Тойво не хотел, чтобы после всех мыканий и мытарств Игги опять оказался под замком. Пусть лучше он в Тибете окажется.

Ну, а Блюмкин!

Не следует с ним водить знакомство, потому что на Соловках они были по разную сторону решетки. Пусть мировоззрение у него было шире, пусть многие тайны он постиг, но в крови его руки. И редко правдив язык. Глупая рифма на этот раз отражала все верно. Пошел этот Блюмкин своей дорогой! А нам с ним не по пути.

Он начал подниматься по ступенькам, гадая, закрыт вход в подвал замком или щеколдой, или нет? На полпути, обернувшись, поправил себя: это совсем не похоже на ленинский уголок или актовый зал. Это больше выглядело, как старинный, никому ненужный подвал, в который при царе Горохе побросали старые кресла и прочий хлам. Это было даже не кладовка, это было камера предварительного заключения, где выход располагался там, где вход, а свет пробивался через какие-то щели с одной стены под потолком, вероятно выходящей в проросший крапивой и лопухами крошечный внутренний дворик.

Антикайнена отчего-то совсем не удивило, что из камня, который вытолкнул его в этот подвал, появились, трепеща и колыхаясь, две тени. Сквозь фигуры проходил скудный свет, поэтому они были всего лишь привидениями. Говорят, в старинных особняках всегда водится свой призрак. Или парочка призраков.

Во всяком случае, те двое, что вышли из камня следом за ним, не спешили драться, выть страшными голосами и бряцать узами. Значит, они неопасны.

Макс тоже заметил новоприбывших и еще больше затосковал. Когда в пустой каморке из ниоткуда появляются люди и призраки – это всегда не к добру. Они до сих пор не проронили ни звука. Ну, то что пришлый арестант пробормотал себе что-то под нос – не считается. Может, это ему, Максу, лишь пригрезилось.

Призраки поплыли к лестнице и принялись, словно удивляясь, крутить головами во все стороны. Странные привидения, словно бы вовсе не родные для этих мест.

Тойво несколько раз ткнул манекеном стоящую под углом в сорок пять градусов входную дверь, но она даже не дрогнула. Значит, с той стороны помещен крепкий засов. Вероятно, толстый кусок дерева, уложенный в специальные скобы. Эх, точно тюрьма, а не случайное место заключения.

Он повернулся обратно, перехватив свой манекен, а призраки медленно отплыли по сторонам, вроде бы устойчиво ступив на твердую землю.

Едва они перестали колебаться и трепетать, как новое чудо явило себя подвалу.

Завибрировала и задрожала, то исчезая из виду, то появляясь снова, задвинутая в дальний угол скособоченная трибуна: вещь, самая близкая к каменному порталу.

Макс удивился. Тойво удивился и отложил манекен. Призраки удивились, но не сдвинулись со своих мест.

– Душно мне, – вдруг, раздался приглушенный каменной толщей густой мужской бас.

Макс вздрогнул всеми креслами и стульями, что были над ним. Слов он, к сожалению, не понял, но смысл уловил. А смысл был таков: сейчас в подвал выберется какое-то страшенное чмо, подхватит манекен и даст всем присутствующим понять, что ничто не вечно под луной.

Тойво вздрогнул и отшатнулся. Захотелось вновь уцепиться за протянутую руку дружбы безголовой куклы, но та оказалась не в зоне охвата. Антикайнен, как раз понял, что произнес голос. Язык был почти финским. Он в поисках поддержки посмотрел на призраков.

Привидения хоть и немного сгустили свои формы, но плотности так и не обрели. Они по очереди пожали плечами, насколько это у них получилось, и отошли на пару шагов назад. Вероятно им тоже оказался знаком этот полуфинский язык.

Когда трибуна перестала преломляться в воздухе, то есть, это странное оптическое явление угасло, явив собой прежнюю кривую стойку для выступлений, рядом с ней образовался еще один человек – коренастый и могучий, как дуб. Судя по его взгляду, он не вполне ожидал такого своего появления в незнакомом месте, да еще и на публику. Поэтому он застеснялся и еще раз сказал:

– Душно мне.

На это раз получилось не так зловеще.

Он смешался, неловко кашлянул и принялся охлопывать себя по плечам и бокам. На грязный цементный пол посыпалась известка и маленькие комочки земли. В некотором смущении Илейка Нурманин, он же Илья Муромец⁵, лихорадочно придумывал, как бы ему представиться перед всей честной кампанией, но, как на грех, ничего путного в голову не приходило.

Каждый из оказавшихся в подвале мог думать только исходя из привычного течения времени. Каждый сопоставлял произошедшее только со своей эпохой. Каждый искал возможность как-то изменить абсурдную ситуацию, которую объяснить было невозможно. У каждого на губах застыло некое подобие улыбки.

Но никто из них не попытался броситься с воинственным кличем на незнакомца, потому что не по-человечески это. Обороняться, в случае чего, мог любой из них, вот только не нападать. И дело даже не в том, что каждый опасался каждого, его способностей и силы.

Дело в том, что последнее дело видеть в любом человеке врага. Враги мнятся только тем, кто страшно боится потерять свою власть. Не приведи Господь встретить на своем пути властолюбца обыкновенного из подкласса самодержцев самоназванных.

Но люди тем и отличаются от них, что живут они по другим законам. Да и поступают они совсем по-другому.

Будто колокольчик зазвучал, но никто из присутствовавших в подвале его не услыхал. А я услышал.

Звон, звон, звон, малиновые реки.

Испокон вовеки.

Шел в руку сон, быль иль небылица,

Дили-дили-дон-дон,

А что не случилось, и что не случится.⁶

Я видел и этот подвал, и этих людей, и даже двух призраков видел. И мысли об агрессии, а, точнее, об отсутствии таковой – мои. Сплю я или брежу? Да просто болею. Даже во сне. Придумалось все это мне.

Немая пауза, зависшая, было, после выхода из камня Илейки, была прервана шумом сдвигаемой мебели – это зашевелилась фигура под креслами.

Макс, не в силах более лежать под спудом, начал выбираться на оперативный простор, выругавшись как бы между прочим:

– Шайтан!

– Рагнарек, – неожиданно ответил высокий и статный весьма пожилой человек, бородатый и волосатый – былое привидение внезапно начало обретать вполне материалистичные черты.

– Валгалла, – вторил ему молодой плечистый спутник, который тоже все меньше походил на бестелесного призрака.

– Архипелаг ГУЛАГ, – заметил Антикайнен первое, что пришло в голову.

Илейко в секундном замешательстве открыл рот, потом его закрыл, выпучил глаза, нашелся и добавил:

– Армагеддон.

А я промолчал, потому что слушал звон. Меня здесь как бы не было.

2. И мертвые.

Мортен не знал, что он мертв. Он прекрасно помнил свой день, оказавшийся последним, на Земле, помнил свой последний бой. Помнил, как летел куда-то ввысь, помнил, что говорили два голоса невидимых ему собеседников.