Звон, звон, звон окатил водою.

Справлюсь сам с собою.

Сяду на трон, венчаюсь на царство,

Дили-дили-дон-дон.

Ох корона не шапка и не лекарство²⁰.

Что было дальше, Велиал?

5. Правила боя.

Первый набежавший на них враг выглядел сумасшедшим: безумные глаза, едва не вылезающие из орбит, изогнутый в крике рот, вытянутые вперед крючковатые пальцы на тощих ободранных в локтях руках.

Они еще не успели отойти от лужи, возле которой был краткий привал, поэтому никто не ожидал увидеть незнакомца, настроенного весьма агрессивно.

Все поочередно расступились, уворачиваясь, как в игре в «ляпы», а Мортен ловко подбил врага под ноги. Тот потерял равновесие и упал, досадливо взвыв. Конечно, он сразу же попытался встать, изрыгая самые нелитературные проклятия, но Охвен ему не позволил. Навалившись сзади на спину, старый викинг сломал ему шею.

– Клик, – сказала шея.

– Бульк, – ответила грязь, куда тело немедленно было выброшено.

Люди переглянулись между собой. Илейка почесал в затылке: быстро у них тут дела решаются.

– Это одиночка, – пояснил Мортен. – Такие есть, но таких немного. Они, как правило, против нас.

Охвен объяснил, мол одиночки при жизни очень-очень одинокие люди. Все у них было, но всего они лишились, влюбленные в себя самого, подвластные только своей гордыне. Может, по молодости это еще и ничего. Но по старости они превращаются в обозленных на весь мир, и, соответственно, на всех людей вокруг. Все виноваты, что им так хреново. Их грызет изнутри злоба.

– Вот, пожалуйста, что мы и имеем, – добавил Мортен и указал пальцем на зловонную лужу. Та немедленно булькнула пузырем из сероводорода.

– Но эта душа, хоть и не на нашей стороне, но не в стае, – закончил Охвен. – Согласитесь, один на один драться всегда легче.

– Или все на одного, – усмехнулся Макс.

– Это в тебе мусор говорит, – обратился к нему Тойво, впрочем, совсем беззлобно. – Мундир твой к этому располагает.

Макс скорбно вздохнул. Скрывать ему, менту-ренегату, было нечего.

– Подождите, – заметил Илейка. – Если есть враг-одиночка, значит, есть и враги в стае?

– Несомненно, – вздохнул Охвен. – И с ними со всеми мы воюем. Все местное общество разделено на две части. Думаю, неровные части. Их больше, нас меньше. Но мы пока держимся.

– Это они с нами воюют, – возразил Мортен.

Все здесь не без греха. Всем воздается по заслугам. Но те, кто по жизни был не совсем хорошим человеком, или даже совсем нехорошим человеком, таковым остается и в загробном, так сказать, мире. Во искупление, как говорится. Однако что-то искупление не очень очевидно. Некоторые принимают страдания, как должное. Но есть и такие, для которых важно не то, что он мучается, но и чтобы рядом мучились. Тогда им кайф.

– А вы знаете, по какому признаку происходит такое разделение? – поинтересовался Макс. Он вспомнил, как в его реальности, где был конец света и вновь оживление, люди разнились друг от друга по профессиональному признаку. Как метко заметил Шурик, а его поддержал Ванька: «менты, связисты и таксисты – вот восставшее зло²¹».

Мент – это, понятное дело, тот, кто каратель, будь хоть прокурор, хоть санитарный инспектор. Связист – это тот, кто пытается втюхать что-то, чего он не делал. Типа оператора мобильной связи, либо захудалый или, напротив, успешный, юрист. Таксист – это тот, кто пытается получить все, не делая при этом лишних телодвижений. Таксист, как таковой, халдей в ресторане, да любой из обслуживающего персонала.

Охвен хотел, было, что-то ответить, но его опередил Илейка.

– Все люди, с которыми мне довелось встречаться, были со своими тараканами в голове, – сказал он. – Никто не без греха, конечно. Однако одни люди умеют прощать других людей, а другие прощать не умеют. Вот и разделение.

– Ну, а если по долгу службы прощать не положено? – спросил Тойво.

– Значит, служба не та, – ответил Илейка. – Нормальный человек на нее и не сунется.

Охвен переглянулся с Мортеном, но ничего не сказал. Возразить на это было нельзя. Может, у каждого из них была своя версия разделения, но то, что определил ливонец, пожалуй, включала в себя все прочие частности.

Коли человек умеет прощать – он добр. Он может каяться и искупить свои грехи. Или пытаться искупить их, страдая и мучаясь от ранее содеянного.

Если человек не умеет прощать – это не человек. Это государственный винтик, черт бы его побрал.

– Так куда нам идти? – спросил Илейка.

– Думаю, к соратникам, единомышленникам, товарищам по несчастью, близким по духу, – начал Охвен, подбирая определения.

– Братьям по разуму, – добавил Макс.

Идти предстояло от камня к камню, стараясь избегать тех, на которых величественно в позе горгулий восседали единоплеменники сгинувшего Велиала. Морды у всех у них были страшные, но с этим можно было смириться: не все твари Господа должны быть эталонами красоты и изящества.

Все это воинство, обитавшее в этих местах, являлось бесами. И раньше они таковыми были, и далее они таковыми останутся. Работа у них такая, бесовская – над грешниками надзирать. Ну, истязать их, мучить, глумиться. Чтоб, стало быть, никто из умерших не чувствовал себя, как у Христа за пазухой.

Иной раз по особым случаям на Землю они выбирались. Искушением людей занимались, совращением с пути истинного.

Но теперь все реже и реже. Уже как бы без них народ начал искушаться и совращаться. А некоторые достигли в этом совершенства.

Бесы кручинились, иерархия у них со времен первой и последующей войны ангелов была строгая, роптать не позволялось. Но и сравнивать было с чем. И грустить о былых земных проказах тоже не возбранялось.

Несмотря на то, что хода времени в этих местах не было никакого, все прошлое и будущее было настоящим, постепенно вытравились из грешников великаны, коих в дочеловеческие эпохи было много. Даже Адам, прародитель людей, сгинул напрочь, будто его стерли из истории. Иной раз еще некоторым счастливцам удавалось встретить Иисуса, печального в своих думах, что, вероятно, было проекцией давних событий, но последующий Иисус ушел, говорят, в поисках Господа.

Вообще, Господа искали все. И Архангелы Михаил и Гавриил, и прочее ангельское воинство, и бесы, и главный над ними – Баал, или Вельзевул. А также искали его любимого ученика Люцефера. Но все было тщетно. И от того, и от другого след, как шептались между собой бесы, простыл.

Да еще междоусобная война разразилась: одни мертвецы мочили других мертвецов. Что характерно – с особой жестокостью. И вроде дело было – плюнуть и растереть, но вспыхнуло и разрослось.

Как известно, бесы питаются человеческими душами. Жрут их поедом, кусок за куском, тщательно пережевывая своими акульими зубами и громогласно рыгая после этого. Казалось бы, в сложившейся ситуации – ешь и причмокивай. Однако всегда существовало одно ограничение: бес сам не может замочить ни одну, даже самую захудалую душенку. Ему нужно это душу поднести на блюдечке в готовом для использования виде. И сделать это должны другие души. Ну, замочить и на блюдечко выложить.

Особо ценились в таких случаях самоубийцы – всегда находилась гневная душа, которая ломала шею несчастному суициднику. Потом шли душегубы – те, которые губили свое посмертное житие, лишая жизней приближенных к ним по воле случая людей в Земном бытии.

Бес, когда, конечно, не рвет крючьями и не жжет огнем Геенны огненной доступного ему грешника, не дурак пожрать. Жертвы его пыток имеют обыкновение оклематься достаточно резво, особенно когда тот на обеде. А пищу ему доставляли по щелчку когтистого пальца. Самоубийцу или душегуба, ну или вконец отчаявшегося типа.

Все равно – смерти нет. Сожранная бесом душа восстает из грязи где-то в неведомых далях. И там ее тоже могут сожрать. Так до посинения, пока не окажется, вдруг, что искупилась душа через страдание. А, искупившись, начинает сама поставлять бесам пищу.