– Подарки, – пояснил он. – Без подарков в гости ходить не принято. С тебя еще 50.

Я не стал спорить и отдал ему купюру.

Взобравшись на квадроциклы, мы отправились в путь. Солнце уже перевалило за полдень и во всю шпарило с вышины. Накрыв бензобаки машин от перегрева одеялами и завязав концы своих арафаток, чтобы они не развевались по ветру, а как следует защищали шею от солнца, мы поддали газу.

Мы гнали вперед по бескрайней красной пустыне, оставляя за собой тучу пыли. У горизонта там и сям попадались неровные гряды пологих выветренных холмов. Из растительности не встречалось ничего, вокруг не было видно ни ростка – даже какой-нибудь верблюжьей колючки, как в пустынях Афганистана или Ирана. Только иногда высохшие шары перекати-поля, застывшие на месте, словно ажурные авангардистские скульптуры, нарушали однообразный пейзаж. Потом пропали и они.

Али периодически давал сигнал, мы останавливались, а он сверялся с картой и компасом. Минут пять мы отдыхали, пили, смачивали лицо и шею водой, после чего отправлялись дальше.

Ехали мы часа полтора.

Наконец Али остановился и указал пальцем вперед. Там, на небольшом холме виднелась маленькая темная фигура. На фоне яркого неба она была хорошо заметна.

– Кто это? – спросил я.

– Это нас встречают, – пояснил Али, и мы, помахав рукой, медленно двинулись вперед.

Встречающим оказался худой бедуин, с головы до ног замотанный в белые просторные одежды. В руках он держал старый, покрытый потертостями и царапинами карабин.

– А ружье зачем? – шепотом спросил я у Али.

– На случай, если дичь какая встретится. И обороняться от гиен и шакалов. Ну и от двуногих тварей тоже.

– Тут есть дичь? – удивился я.

Но Али не ответил, поскольку бедуин приблизился и молча сделал знак, обозначавший, что мы должны следовать за ним. Бросив на нас внимательный взгляд, он пошел вперед.

Стоянка располагалась неподалеку, в узкой полоске тени, которую отбрасывал невысокий холм, с одной стороны резко обрывающийся вниз. По тому, что у подножья лежала куча красноватых рыхлых кусков осадочной породы, можно было заключить, что когда-то здесь произошел обвал, который и образовал это укрытие. На первый взгляд сама стоянка мало чем отличалась от того, что я видел в бутафорской деревне. Разве только была еще более бедной и обшарпанной. Те же покрытые пылью и клочками шерсти верблюды, несколько коз и слоняющиеся в окрестностях двое маленьких детей в поисках кизяков для костра.

Мы слезли с квадроциклов, и провожатый пригласил нас в один из домиков, сооруженный из грязных, потрепанных циновок. Внутри было темно. Через пару минут наши глаза привыкли к полумраку, и мы увидели сидящих на ковриках вдоль стен нескольких бедуинов. Они не отрываясь смотрели на нас. Очень сложно было понять, какую эмоцию выражали их маслянистые глаза и темные, обветренные лица. В углу я заметил еще пару старых потертых карабинов. Али вышел вперед и протянул одному из бедуинов, который, судя по всему, был главным, наши подарки – пару одеял и несколько платков-арафаток. Пожилой бедуин поднялся с коврика, посмотрел на одеяла и платки и дал знак другому взять их. Затем сделал нам приглашающий жест рукой. Мы уселись на коврике у противоположной стены.

Старик произнес короткую гортанную фразу. В помещении тотчас появилась замо-танная в какие-то пестрые одежды женщина и разлила по чашкам чай. После чего бесшумно удалилась. Старик кивнул, и мы взяли чашки.

Прошло минуты две. Чай оказался сладковатым и, похоже, заваривался на каких-то травах. Я незаметно понюхал. Запах был определенно странным. Сделав пару глотков, я на всякий случай дальше только делал вид, что пью.

Бедуин снова что-то сказал.

– Что вас к нам привело? – перевел Али.

Я пожал плечами.

– Хочу посмотреть, как живут люди.

– Зачем? – спросил бедуин. – Разве у тебя мало забот в своей стране, дома?

Али снова перевел.

– Забот хватает, – усмехнулся я. – Но думаю, это поможет мне понять что-то важное в жизни. Например, больше ценить то, что у тебя есть.

Бедуин покивал.

– Это правильно – ценить то, что у тебя есть. Я старый человек, и у меня есть все, что мне нужно. Молодым надо больше. Молодость глупа и самонадеянна. Она думает, что жизнь – это охота. Стоит только подстрелить добычу – и вот оно, счастье, – бедуин покачал головой. – Жизнь – это дорога. Мы лучше других это знаем. К мудрости путь долгий. Мой старший сын живет в городе. У него есть дом, много всяких нужных и не слишком нужных вещей. Стала ли его жизнь от этого лучше? – бедуин отрицательно помотал головой. – Он несчастлив, я знаю это. Ты тоже живешь в городе?

– Да, я живу в городе. В Москве, столице России. Это очень большой город.

– Я знаю. Мне рассказывали. И что ты там делаешь?

Я пожал плечами.

– Живу. Работаю.

– Кем?

– Бизнесом занимаюсь. Издаю книги.

– Книги дают знания. Только нужны ли все эти знания людям? Много знаний, много вещей, много суеты. Вот у меня – почти ничего нет. Только верблюды, дом из циновок, пустыня и небо.

Следующие минут десять прошли в молчании.

Неожиданно Бедуин встал и вышел наружу. Один из присутствующих кивнул Али, тот тоже поднялся.

– Хозяин хочет, чтобы мы вышли с ним, – шепнул мне.

Я последовал за Али.

Бедуин стоял неподалеку и смотрел куда-то вдаль. Мы подошли.

– Жаль что ты не врач, – сказал он.

– Почему? – удивился я.

– Мой сын сегодня утром сломал ногу. Мог бы посмотреть.

– Я тоже могу посмотреть. Кое-какие навыки в медицине у меня имеются, – ответил я, вспомнив свою студенческую подработку санитаром в больнице и армейскую службу. Бедуин внимательно взглянул на меня, потом двинулся в направлении хибары, находившейся ближе к краю селения. Мы вошли внутрь.

В углу на циновке лежал смуглый парень лет 14–15. Рядом на корточках сидела женщина и отжимала в воде, налитой в широкий горшок, какие-то тряпки. Парень лежал без движения, только глаза сверкали нездоровым блеском. Ноги его были вытянуты. Одна из них чудовищно распухла и была багрово-сизого цвета. В нескольких местах виднелись раны с запекшейся кровью. С первого взгляда было ясно, что травма очень серьезная. Я кивнул тем, кто находился в хибаре, и опустился на колени рядом с циновкой.

– Тебя как зовут? – спросил я парня.

Али перевел.

– Ахмад, – тот облизал запекшиеся губы.

Я потрогал его лоб. Тот был горячим. Похоже, рана была плюс ко всему инфицирована.

– И как тебя угораздило сломать ногу? – я постарался придать голосу непринужденный тон.

– Верблюд взбесился, – ответил парень и снова облизал губы.

– Понятно.

Я осторожно ощупал рану. Даже моих скромных медицинских познаний хватило на то, чтобы поставить диагноз. Голень была сломана в двух местах. В одном месте кость, по всей видимости, была раздроблена.

Я поднялся и дал знак бедуину и Али выйти наружу.

– Ему нужна срочная медицинская помощь, – выдал я им свое заключение.

– Послезавтра приедет его брат из города и отвезет в больницу, – невозмутимо ответил бедуин.

– Послезавтра? Это невозможно. Боюсь, как бы сейчас уже не было слишком поздно. Это надо сделать немедленно. У вас есть антибиотики?

Бедуин отрицательно покачал головой.

– Надо везти немедленно, – еще раз повторил я.

Бедуин опять покачал головой.

– Нет денег, чтобы оплатить больницу. Брат, возможно, найдет. Но станет известно только послезавтра, – перевел Али.

– Неужели нельзя никому позвонить, чтобы приехали и забрали парня? – удивился я, глядя на «переводчика». – Может, кто-то из ваших сможет?

– Никто не поедет, – убежденно ответил Али. – С бедуинами охотников связываться нет. Слишком много предрассудков. Все боятся. Тем более деньги надо платить. Кто захочет? И через пару часов уже стемнеет. Нам тоже надо ехать. Если поедем сейчас, есть шанс успеть до захода солнца. После захода в пустыне очень холодно. Да и дорогу искать трудно.