Появились здесь и фамильные церкви-усыпальницы: при больнице открыли храм Архангела Михаила, усыпальницу князей Голицыных, где нашла упокоение и старая княгиня, выведенная в «Пиковой даме». Над могилами старинного дворянского рода графов Зубовых появилась церковь-ротонда во имя Александра Свирского. Над усыпальницей купцов Первушиных – церковь Иоанна Златоуста. А генерал-майор Терещенко отстроил в обители фамильную церковь Иоанна Лествичника.

Здесь, в Большом соборе разыгрался и последний акт трагедии во время чумного бунта в средине XVIII столетия. Во время эпидемии одному юродивому привиделось, что от избавления от чумы надо выказать особое почитание иконе Боголюбской Божьей Матери, что у Варварских ворот. Народ хлынул к святыне, умножая число зараженных. Тогда архиепископ Московский Амвросий, чтобы рассеять опасную толпу, повелел перенести икону в храм Кирилла и Иоанна на Солянке, а деньги, собранные на общую свечу сдать в консисторию. С криками «Богородицу грабят» разгневанная толпа бросилась искать архиепископа и, обнаружив его на службе в Донском монастыре, выволокла из храма и тут же, под колокольней, забила до смерти.

Еще раз обитель засветилась в истории, когда французы в войну 1812 года хотели устроить императору Бонапарту резиденцию именно в Донском. Но Наполеону обитель не приглянулась, он остановился в Кремле, а расквартированные солдаты грабили её несколько дней. Говорят, что, отступая, один из солдат отколол даже руку от прекрасной статуи плакальщицы. Зато из-за французского гарнизона пожар, выкуривший врагов из Москвы, обошел обитель стороной. Позже, на пожертвования атамана Донского казачьего войска графа Матвея Платова обитель восстановили.

На монастырском кладбище тогда появилось много могил героев войны. Впрочем, обширный монастырский исторический некрополь – единственный сохранившийся на территории старой Москвы – требует отдельного рассказа. Ведь здесь наши свой последний приют и мыслитель Петр Чаадаев, про которого Осип Мандельштам сказал, что это первый русский, идейно побывавший на западе и нашедший дорогу обратно. И знаменитая Салтычиха (помещица Дарья Салтыкова), прозванная Екатериной II «уродом рода человеческого».

После революции в обители, как водится, обосновалась колония для несовершеннолетних преступников, подотдел по борьбе с огородными вредителями (привет от товарища Шарикова из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова), автобаза и антирелигиозный музей. А «Общество любителей кремации» (вернее «Общество развития и распространения идеи кремации в РСФСР») выбило себе часть монастыря с храмом Серафима Саровского и Анны Кашинской под крематорий. Троцкий назвал это нововведение «кафедрой безбожия». Крематорий бесперебойно проработал до 70-х годов, а потом – остался «только для избранных» покойников – там кремировали членов Политбюро ЦК КПСС.

Еще одна важная страница истории Донского монастыря связана со временем, когда сюда в 1922 году сослали арестованного Патриарха Тихона (Белавина) – первого после 200-летнего перерыва главу российской церкви. Это был страшный период гонений на церковь, убийства священников.

На трех возможных местоблюстителей патриарха велась настоящая охота. Покушались и на самого Патриарха, но ночью по ошибке зарезали его верного келейника Якова Полозова. Когда-то Яков уехал в Америку в поиск лучшей доли и встретился там с Тихоном, который в то время возглавлял американскую иерейскую кафедру в Нью-Йорке. С ним Яков вернулся домой и больше не расставался до последнего своего мученического часа.

А через год, в 1925-м почил и сам Тихон. Проводить патриарха собралось так много народа, что потрясенный этой процессией художник Павел Корин задумал картину «Русь уходящая». И хотя она так и не была написана, (в 30-е годы это было чистым самоубийством), остались прекрасные эскизы, портреты церковного клира и простых прихожан.

Патриарха захоронили тут же, но многие считали, что его тело или сожгли в крематории, или вывезли на Введенское кладбище. Но многие надеялись, что монахи сумели его перепрятать: что оказалось правдой. Уже после возвращения монастыря православной церкви в 1991 году, Старый собор из-за поджога выгорел, и братия, особенно из первопостриженных в монастыре инок Тихон (Шевкунов), горячо взялась за розыски мощей патриарха, кои и были найдены спрятанными под надгробием за плитой в тоннелях оставшейся старой тепловой трассы.

Так сложилась история, что здесь за день до кончины отслужил свою последнюю службу и патриарх Алексей II.

И, конечно, большинству живущих недалеко от монастыря всю страстную неделю Великого поста напоминает о будущей Пасхе тонкий, нежнейший аромат миро, разливающийся по окрестностям. Начиная с 1948 года, когда в Старом соборе возобновились службы, именно в нем монахи варят миро на «весь крещеный мир».

После смерти патриарха Тихона в 1925 году Донской монастырь окончательно закрыли, кого-то из монахов расстреляли, кого-то сослали в лагеря. А на территории обители обосновалось общежитие метростроевцев и другие мелкие конторы, но большую его часть, к счастью, занял историко-художественный и бытовой музей XVIII века. Позже, в 1929 году, чтобы отвадить верующих, множество которых стекалось помолиться на могиле патриарха, эту структуру преобразовали в Антирелигиозный музей искусств. Уже тогда со всей Москвы и области в обитель свозились осколки прежнего христианского быта: иконы и прочая церковная утварь из разрушенных храмов. Но просуществовал этот музей недолго, чуть больше года, и основная часть его фондов перешла в созданный в 1934 году Музей Академии Архитектуры, куда стали отправлять уцелевшие фрагменты христианского архитектурного наследия.

Считается, что музей был открыт при содействии настоящего ангела- хранителя памятников российской культуры – архитектора Петра Барановского. Ведь, благодаря возникновению музея, монастырь избежал окончательной гибели и сноса. Именно Барановский привез сюда из взорванного в 1931 году Храма Христа Спасителя шесть монументальных горельефов, которые можно увидеть в Донском и сейчас. Один из них по счастливому стечению обстоятельств как раз изображает сцену благословения Дмитрия Донского Сергием Радонежским перед Куликовской битвой той самой чудотворной иконой.

Основная экспозиция нового музея расположилась в Большом Соборе. Конечно, там были выставлены и макеты новозеландской хижины или индокитайского свайного дома. Но эта, сделанная во многом для отвода глаз, экспозиция помогла не только спасти великолепный восьмиярусный иконостас собора, но и приютить еще один из церкви Мартина Исповедника. Последний, кстати, пережив страшное время гонений, вернулся потом домой на Таганку. А на родном иконостасе в Донском на царских вратах музейным реставраторам удалось даже сохранить позолоту XVII века, которую, говорят, клали на чесночный сок и полировали волчьим зубом.

В этом же Большом соборе в 1937 году после выставки в Пушкинском музее изобразительных искусств разместили огромную авторскую модель Большого Кремлевского дворца архитектора Василия Баженова. Она, кстати, – одна из самых масштабных архитектурных моделей в мире.

В двухэтажной обходной галерее Большого собора разместили экспозицию по истории русской и советской архитектуры. А в Малом соборе до конца 1940-х проводились временные выставки, а потом там возобновились службы.

По окончании Второй мировой, здесь возник еще один музей, вернее филиал Государственного музея русской архитектуры во главе с Алексеем Щусевым. А в 1964-м их слили воедино, образовав Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А.В. Щусева. И он за этими каменными стенами мирно прожил до 1991 года, когда монастырь был возвращен русской православной церкви.