Какая прекрасная, щедрая страна.

Ко мне подбежал золотистый ретривер, лизнул в лицо.

– Эй ты! – Я рассмеялась, и он обслюнявил меня всю.

И тут я услышала. Радостный взрыв смеха. Юная пара на роликах, их лица закрывали яркие шлемы. Она явно только училась, что добавляло им прелести. Он бережно поддерживал ее, пока она отталкивалась то одной, то другой ногой, уверенная, что он не даст ей упасть.

Он достал из рюкзака камеру и оглядывался в поисках кого-нибудь, кто мог бы сфотографировать их. Я начала вставать с травы, но меня опередил пожилой джентльмен. Пара на роликах сняла шлемы и замерла на месте для позирования. Пока они фотографировались, я смотрела на их затылки. Внезапно парень подхватил девушку на руки. Она полуиспуганно, полувосторженно закричала и обняла его обеими руками. Я надеялась, камера успела запечатлеть этот момент. Они поблагодарили за фотографию и укатили, держась за руки.

Вот чего мне хотелось. Его. Их. Кого-то, с кем я могла бы гулять, и смеяться, и держаться за руки до конца жизни. Я получила свой знак. Улыбнувшись, я поднялась с земли.

Пока я гуляла, позвонила Мааман, так что тетя Заррин была счастлива снабдить родителей Хафиза последними сплетнями из дома. Камаль Хиджази выглядел незаинтересованным. Это был невысокий человек с грязными от машинного масла ногтями, который говорил, только когда это было необходимо. Его жена Насрин, круглолицая, с толстой шеей, тяжело дыша, рассматривала меня поверх своей чашки.

Хафиз сидел напротив меня. Его лицо выглядело сдержанным и настолько идеально симметричным, что я обнаружила, что пялюсь на него. Он напомнил мне плитки импортного шоколада, стоящие в запертых витринах в Тегеране, те, что Баба покупал нам с Хуссейном, когда мы очень хорошо себя вели. Его волосы были цвета обжаренных и смолотых какао-бобов, и он носил их зачесанными от лица назад, так, что глаза оставались полностью открытыми. Они были ясными и привлекательными, но с горьковатым послевкусием, как две капли темного ликера. Он знал, что его тоже показывают, но легкое возмущение скатывалось с его карамельной кожи, как те слои блестящей фольги, которые мы срывали со своих шоколадок, когда они наконец попадали нам в руки.

Когда я в третий раз поймала его за тем, что он посмотрел на часы, он немного смутился. Я пожала плечами, ведь для меня это чаепитие тоже не было развлечением. После этого он стал исподтишка посматривать на меня. Когда к нам зашла соседка тети Заррин, он поздоровался с ней, но тут же снова вернулся взглядом ко мне, словно не заметив ее ярко накрашенных губ и откровенного выреза. За обедом мы сидели рядом, чувствуя, как нас обоих оценивают – его моя тетушка, меня его мать – в качестве пары.

– Почему бы детям не убрать со стола? – предложила тетя Заррин, когда обед закончился.

– Все это так нелепо, – пробормотала я, когда мы остались вдвоем.

– Ты в первый раз?

Я кивнула.

– А я в третий, – сказал он. – Постепенно привыкаешь.

Потянувшись к одной и той же миске, мы соприкоснулись пальцами. И оба синхронно отпрыгнули. Мне понравился его смех и то, как он выглядел, когда немного расслабился. Словно маленький мальчик, который долго сидел взаперти и наконец вышел на волю, чтобы запускать змеев и строить башни из песка. Меня так увлекла эта перемена, что я не заметила блюдо с рисом на краю стола и столкнула его локтем на пол. Оно рухнуло с грохотом.

– Шейда! Что там такое? – спросила тетя Заррин из гостиной.

Это было ее любимое блюдо из сервиза, который она привезла из Ирана. Я в ужасе уставилась на осколки.

– Простите, – после неловкой паузы сказал Хафиз. – Я разбил одно из ваших блюд.

Наступило молчание.

– Ничего, дорогой, – сказала тетя Заррин. – Думаю, Шейде просто придется держать тебя подальше от кухни.

Мы услышали смех в гостиной.

– Спасибо, – беззвучно сказала я.

Поддразнивания продолжились. Я покраснела. Хафиз помог мне убрать осколки.

Когда спустя две недели он сделал предложение, я ответила согласием. Вскоре он рассказал мне, что вообще никогда не собирался жениться. У нас обоих были свои причины – у меня семья, ожидающая начала новой жизни, а у него – призраки, от которых он старался держаться подальше.

3 августа 1982 года

Через неделю после того, как мы назначили дату, тетя Заррин отвела меня к доктору Горману. Он дал мне три плоских круга.

– Это пробники. Принимай по одной таблетке каждый день, двадцать восемь дней. Когда пачка закончится, начинай следующую. Поняла?

Я кивнула.

– Их надо вставлять по утрам или вечером?

Доктор Горман посмотрел на меня так, словно я прилетела с другой планеты.

– Дорогая, – улыбнулся он. – Ничего не надо вставлять. Их принимают орально. Глотают, вот так… – Он раскрыл рот и сделал вид, что запивает из стакана с водой.

Я покраснела. Как наивно с моей стороны считать, что все, что имеет отношение к детям, происходит там, внизу.

– Вот рецепт. Покупай новые до того, как они закончатся.

– Спасибо.

Тетя Заррин ждала меня за дверью. Она хитро подмигнула мне и шлепнула по попе.

– Теперь угости меня мятным чаем, и я расскажу тебе, как довести твоего джан до экстаза.

Как же она отличалась от Мааман!

9 октября 1982 года

В нашу первую ночь с Хафизом мне не пришлось воспользоваться ни одним из советов тети Заррин.

Я переехала к его родителям в тесную квартиру с одной спальней. Хафиз раньше спал на матрасе, но теперь они купили в гостиную раскладной диван и со страшной помпой представили это как свадебный подарок.

– Нас не будут беспокоить, – сказал Хафиз.

– А мы… – пробормотала я. – А нельзя подождать до завтра?

Я так устала. День длился так долго. Из всех гостей я знала только тетю Заррин. Мне казалось, что меня поглотило море незнакомцев.

– Конечно. – Казалось, он испытал облегчение. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответила я.

Мне хотелось, чтобы он обнял меня, но он заснул, повернувшись в другую сторону. Мне не хватало моей уютной пижамы. Было так странно лежать на неровном диване в шелковой рубашке, которую прислала Мааман. Вытянув вперед руку, я рассматривала золотой обруч на безымянном пальце. В свете уличных фонарей моя кожа казалась оранжевой.

«Теперь я миссис», – подумала я.

10 октября 1982 года

Хафиз разбудил меня на рассвете.

– Мне пора на работу. – Он уже оделся. – Я тебе позвоню. Около полудня?

Я кивнула, еще не проснувшись окончательно. Он первый раз видел мое утреннее лицо.

– Только еще вот что…

Я думала, он хочет поцеловать меня, но он взял нож и порезал себе палец.

– Что?..

– Ш-ш-ш-ш. – Он надавил на лезвие, и на коже выступила ярко-красная струйка крови. – Это не сильно. Но убедись, что Ма увидела это, ладно? – он вытер кровь о простыню. – Увидимся вечером.

Я потянулась к нему, к человеку, который порезал себя, чтобы сохранить мою честь, не задавая вопросов. Я взяла его окровавленный палец в рот и пососала его.

Он резко втянул воздух.

– Это… необязательно. – Но он не убрал руку, глядя на меня мягким, задумчивым взглядом.

– У нас тут не целый день, – позвал из-за двери Камаль Хиджази.

Хафиз поежился. Это были странные отношения. Отец с сыном едва разговаривали, но каждый день уходили вместе на работу.

Ма проснулась через несколько часов. Она велела мне называть ее «Ма», а отца Хафиза – «Педар», так же, как и он сам.

– Теперь мы – твои родители, – сказала она.

Я подумала, не приготовить ли завтрак, но не знала, что она любит и где что лежит, так что притворилась, что сплю.

– Сегодня я покажу тебе, – сказала она. – А потом ты готовишь нам завтрак.

Она говорила со мной по-английски.

– Это хорошо для учиться, – объясняла она, намазывая лаваш фетой и инжирным джемом.