– Убийца! – вскричала вдруг барышня. – Вы и такие как вы заливаете Россию невинной кровью!

– Заткнись, дура, – бросила ей Саша. Никакой опасности барышня не представляла, а убивать людей за глупость Саша ненавидела. Снова обратилась к священнику. – Я ничем не отличаюсь от них. Цели наши отличаются. За нами будущее.

– Но что за будущее можно построить из всего этого приумножения насилия?

– Мы будем строить будущее из насилия, горя и зла, – ответила Саша, – потому что больше его строить не из чего. Но, по крайней мере, у нас есть будущее. Оно со временем все исправит. А если мы проиграем, будущего у России нет. Никакого. Вы признаете это, если немного подумаете. А что до вас… вы понимаете, что по сути выполняете у наших врагов работу комиссара? Поддержка, наставничество, правильные ценности. Вы даете людям чувство, что у всего происходящего есть смысл и цель. Знаете, что делают казаки с пленными комиссарами? – Саша сама не знала и надеялась не узнать, но товарищ Бокий зря этого не сказал бы.

В купе решительно вошли трое военных.

– Вы понимаете, что пытаетесь себя оправдать? – спросил священник.

– Всегда. Каждый чертов день. Каждую чертову минуту, – ответила ему Саша. И обратилась к начальнику поезда:

– Этого гражданина сдайте в ГубЧК в Пскове. Рапорт я сейчас напишу. Сколько до Пскова, полчаса осталось? Успею как раз.

– Простите, вы не видели товарища Гинзбурга?

– Такая распространенная фамилия, кто угодно может оказаться, – улыбнулась Саша. – Но если вы встречаете комиссара в пятьдесят первый полк – вы встретили.

Народу на псковском вокзале толпилось много, но тех, кто ждал ее, Саша опознала сразу. Двое парней в полушубках, надвинутых на лоб папахах и с американскими карабинами образца 1895 года за плечами вглядывались в вокзальную толпу деловито и настороженно. На одну из шапок была явно наспех нашита красная лента.

По тому, как один из парней посмотрел на другого, Саша сразу опознала старшего – здоровенного детину с веснушчатым лицом. Предъявила ему корочки и направление с печатью.

– Революционную бдительность, товарищи, не теряем. Мало ли кто назовется комиссаром. И ваши документы попрошу. Доверяй, как говорится, но проверяй.

Детина хмыкнул и полез в карман за документами.

– Ну здравствуйте, Алексей Платонович, – сказала Саша, изучив солдатскую книжку.

– Да какой он Лексей Платоныч, – загоготал второй солдат, невысокий крепыш в кожаной куртке. – Лешка он, Лекса. А я, стало быть, Прохор.

Лекса нахмурился. Быть Алексеем Платоновичем ему явно хотелось бы больше.

– Далеко идти-то до штаба? – спросила Саша.

– Идти далеко, – ответил несостоявшийся Алексей Платонович. – А ехать близко! Полчаса и домчим. У нас мотор, товарищ комиссарша.

– Товарищ комиссар. Так правильно говорить, – улыбнулась, чтоб смягчить нотацию. – А какой у нас мотор?

– “Лиззи”, – с гордостью ответил Прохор.

Саша просияла, она обожала машины и мечтала научиться водить, особенно “Лиззи”, как называли обычно Ford T.

– Идемте скорее, покажите мне!

– А вещи ваши где, товарищ комиссар?

– Да вот все мои вещи, – Саша тряхнула висевшим у нее на плечах солдатским ранцем.

Книги она сложила в коробки и распорядилась отправить грузовым поездом – там были не только ее личные, но и будущая полковая библиотека. А прочее имущество, нажитое Сашей за четверть века, свободно уместилось в небольшой ранец. Пара смен белья, гребень, коробочка шпилек и запасная обойма к маузеру – все, что ей было нужно. Часы “Танк” от Картье привычно обнимали запястье. Есть она станет то же, что едят бойцы пятьдесят первого, и носить то же, что носят они. Все равно она с самой революции ничего, кроме солдатской формы, не надевала.

“Лиззи” и правда оказалась прекрасна – не новенькая, но в отличной форме. Прохор начал было рассказывать о своей любимице, но Лекса сказал, что надо ехать, пока не стемнело. Впрочем, и внутри “Лиззи” нашлось, что показать. Саша села рядом с Прохором, так что поездка стала превращаться в лекцию о зажигании и магнето, плавно переходящую в историю о том, как Прохор стал армейским шофером. Лекса молчал на заднем сиденье.

Саша послушала бы еще об этом удивительном автомобиле, а заодно и о военных приключениях словоохотливого Прохора, но работа комиссара подразумевала налаживание контакта со всеми однополчанами. Она обернулась на заднее сиденье. Лекса снял шапку и ожидаемо оказался не только конопатым, но и рыжим.

– А вы, Алексей Платонович, кем служите?

– Всяко бывало. В пехоте вон служил, в артиллерии потом. Теперь вот у Князева в порученцах.

– У самого Князева! – восхитилась Саша. – Расскажите, каков он? Как с ним служится?

– Князев – правильный командир, – степенно ответил Лекса. – Дело свое знает. Спуску не дает, но и лишнего не спрашивает. Не его вина, что мы торчим тут уже второй месяц. Петроград снарядов не шлет.

– Петроград пришлет снаряды, – ответила Саша, добавив про себя “если я дам добро, то пришлет”. – Вы же здесь без контакта с трудящимися массами совсем, а я от них только что. Рабочие Петрограда стоят у станков двенадцатичасовыми сменами, чтоб обеспечить фронт. Ивановские ткачи день и ночь ткут сукно для наших шинелей. Железнодорожники выжимают все из своих машин, чтоб доставить грузы. И это под вражескими пулями. Мы победим, потому что мы вместе в этой войне. Вам не вполне это может быть ясно теперь, но вы сами скоро все увидите…

– Твоими бы устами да мед пить, комиссар, – ответил Лекса. Саша не поняла, что означал этот резкий переход на “ты”.

За окном сгущались сумерки. В них таяли похожие друг на друга приземистые, похожие на русские печи церкви с плоскими звонницами, выставленными вперед, будто пытающиеся остановить кого-то ладони.

– Приехали, – сказал Лекса.

“Лиззи” остановилась возле бывшего купеческого особняка. Во дворе горел костер, у ворот стояли часовые. Бойцы, несмотря на щетину, выглядели трезвыми и грозными. Разве только погон на плечах у них не было. Красные ленты носили далеко не все.

– Удачи, товарищ комиссар, – сказал Прохор будто бы с сомнением. Саша улыбнулась ему.

– Командир вас ожидает. Ну, по крайней мере, должен ожидать, – сказал Лекса, пряча глаза. Саше показалась, что сама она нравится ему чуть больше, чем в начале поездки, а данное ему поручение – чуть меньше. Ничего, не всегда нам нравится то, что мы должны делать, сказала Саша мысленно скорее себе, чем рыжему детине. Вдохнула, выдохнула. Толкнула массивную дубовую дверь, чтоб встретить лицом к лицу живую легенду и надежду революции.

Саша переступила порог – и едва не выскочила обратно за дверь. На коленях коренастого мужчины сидела девица в расстегнутой на груди блузке. Девица заливисто смеялась. Из граммофона доносился пошлый романс со скверного качества пластинки. Мужчина поднял глаза и глянул на Сашу без особого интереса, будто видел ее каждый день.

– А, комиссар, – сказал Князев. – Чего застыла на пороге? Входи, раз уж приехала.

– Мы могли бы поговорить завтра, раз вы теперь… отдыхаете, – растерялась Саша.

Князев усмехнулся. Мягко столкнул девицу с колен, шлепнул по заду.

– Ладно, ступай, девонька. Видишь, ты смущаешь комиссара.

Девица хихикнула и побежала к двери в глубине комнаты. Князев проводил ее взглядом. Снова глянул на Сашу.

– Садись, комиссар, – и кивнул на массивный дубовый стул по другую сторону стола.

Это не было приглашением, это было приказом. Выполнить приказ означало с порога принять его правила игры. Однако и оставаться на ногах было бы глупо.

Саша прошла мимо указанного ей стула. Обошла стол. Подошла к Князеву. Протянула ему руку.