Ян пришёл вечером в приподнятом настроении. Катарина бросилась в его объятия.

– Как там Фабрициус? Что у него нового?

– Я был вначале у него, а потом у одного заказчика. Фабрициус приглашает нас с тобой в гости в это воскресенье.

– Замечательно! А сейчас садимся ужинать, время подошло. У нас от обеда столько всего осталось: язык, пирог, да ещё сыр и фрукты. После ужина я сыграю тебе новые пьесы, только ты подтяни струну, которая дребезжит.

– Хорошо, иду мыть руки. А когда поедим, я всё сделаю.

За ужином разговор зашёл о Фабрициусе.

– Жена Карела хотела сегодня угостить меня жареным карпом, но я был сыт и отказался, – сказал Ян. – Это его вторая жена.

– Правда? Я этого не знала. А что же произошло с первой?

– Сейчас расскажу. Сначала у Фабрициуса всё шло хорошо: он учился в студии Рембранда в Амстердаме, был его самым талантливым учеником, потом работал в этом же городе, женился. Но спустя время семью Карела стал преследовать злой рок: у них умерли дети, а во время третьих родов умерла и жена. В отчаянии он вернулся в свой родной Мидден Бемстер и только через семь лет женился снова и поселился в Дельфте.

– Какая тяжёлая судьба!

– Да, но судьбе не удалось его сломить. Это говорит о внутренней силе Карела. Он невероятно талантлив и весь уходит в работу. Я наблюдаю, как он работает, и учусь у него. В отличие от Рембрандта, Карел обычно располагает модель на слегка подсвеченном фоне и любит работать в холодной цветовой гамме.

– Для меня это слишком сложно, – сказала Катарина, подавая Яну фрукты. – А что он пишет сейчас?

– Автопортрет, картину «Стражник» и маленькую замечательную вещь «Щегол».

– Что это за «Щегол»?

– А вот сама и увидишь в воскресенье. В каждой его работе живёт душа. Для него очень важен человек и его связь с окружением… А как меня восхищают его эксперименты в технике импасто, с сочным мазком!

– Это очень мудрёные вещи. Я стараюсь в это вникнуть и хоть что-то понять, но когда смотрю на любую картину, то, конечно, оцениваю её, в первую очередь, чувствами.

– Вот и прекрасно! Спасибо тебе за ужин, дорогая. Сейчас я подтяну струну, и ты мне сыграешь.

В воскресный день после утренней службы в церкви Ян с Катариной отправились в гости к Фабрициусам.

Осень выдалась на редкость сухая и тёплая. Багряные и ярко-жёлтые листья покачивались на ветвях деревьев, и в этом было что-то прощальное, но светлое, как обещание возрождения. Осыпаясь, они ложилась под ноги ковром. Ян собрал из них целый букет для Катарины. Её золотистые локоны во время ходьбы слегка выбились из-под головного убора, на лбу поблёскивали капельки пота.

Карел с женой Агатой, стоя у порога, поджидали гостей. Рассеянные лучи осеннего солнца мягко освещали их силуэты.

– Мы вам очень рады! – приветствовали они чету Вермееров.

Женщины познакомились и сразу почувствовали симпатию друг к другу. Агата спросила Катарину о самочувствии.

– Спасибо за заботу, – ответила гостья. – Я хожу хорошо, хоть ребёнок и беспокойный, – а затем обратилась к хозяину, – хотелось бы посмотреть ваши картины. Мой муж рассказывал мне о них.

– Давайте сначала пообедаем, а уж потом пройдём в мастерскую, – предложил Карел.

– Конечно, – поддержала его супруга. – Стол уже накрыт.

Продолжая беседовать, все прошли в залу. Агата, улыбаясь гостям, пригласила их к столу.

– Сегодня такой ясный день, – сказал Вермеер, помогая жене сесть. – Осень в этом году удивительно тёплая. Мы с Катариной чудесно прогулялись. Прогулки ей полезны.

– Ян такой заботливый, – Катарина ласково дотронулась до руки мужа. – Я не нарадуюсь.

Во время обеда она незаметно наблюдала за Карелом и Агатой, вспоминая рассказ Яна о судьбе друга. Всё пережитое оставило свой след в его облике: в простых крупных чертах его открытого лица жила какая-то неизбывная, глубоко спрятанная печаль. А жена Карела была простой, заботливой женщиной, прекрасной хозяйкой и верной подругой. Чувствовалось удивительное тепло в их отношениях. «Это как раз то, что нужно Карелу», – подумала Катарина.

За столом разговаривали о погоде, политике, об искусстве. Шутили.

После обеда хозяин повёл гостей в свою мастерскую. Глядя на его полотна, Катарина замерла. Ян стоял позади жены, обнимая её за плечи, и тоже рассматривал картины, пытаясь увидеть их её глазами.

«Автопортрет» Карела рассказывал о том, что пережил этот человек за свои тридцать два года – глубокое повествование в духе Рембрандта.

«Стражник» вызвал у Катарины улыбку. Какая живая сценка! Молодой солдатик, совсем ещё мальчишка, разомлев на солнце, заснул на посту, да так глубоко, что раскинул ноги в стороны и свесил голову на грудь. А чёрная собачка удивлённо наблюдает за ним.

Затем они подошли к очень маленькой картине, о которой говорил Ян. Жёлтый щегол смотрел с полотна на Катарину умным, внимательным, изучающе-насторожённым взглядом. Он словно осознавал своё положение пленника, навсегда прикованного цепью за ножку, горечь своей судьбы, свою несвободу. Казалось, его глазами на мир смотрит сам Фабрициус.

– У меня даже слов нет, – прошептала гостья, прижимая руки к груди.

– Я подарю вам эту картину, как только она будет закончена, – сказал Карел, заметив, какое впечатление «Щегол» произвёл на Катарину. – И можете выбрать для себя ещё одно полотно.

– Вы сделаете нам такие подарки? – не поверила она.

– Да, да. Для этого будет несколько поводов: скоро Яна примут мастером в гильдию Святого Луки и потом у вас родится первенец.

– Вы очень щедры, – растроганно сказал Ян, а изумлённая Катарина так и стояла, прижав руки к груди.

Запоздалая весна нарядила деревья в нежную блестящую листву и кокетливые цветы. Катарина радовалась каждому листочку, каждому весеннему лучу. Она стала матерью, и с материнством к ней пришли новые ощущения – и чувствовать, и смотреть на мир она стала по-иному.

Это была первая весна в жизни их маленькой дочки Марии, родившейся в январе. Мать Катарины, Мария Тинс, была счастлива, что стала бабушкой и в честь рождения девочки подарила Яну Вермееру триста гульденов и ещё двести – для Марии.

В этот вечер, как часто бывало, она зашла в гости к дочери и зятю.

– Матушка, пройдём в залу, – обратилась к ней дочь. – Я уже уложила малышку, она спит. А Ян всё ещё в гильдии.

– Мне так приятно, что вы назвали девочку в мою честь. Катарина, я советую вам переехать в мой дом, всем станет легче – и мне, и вам.

– Дорогая, мы подумаем об этом. И ещё раз спасибо тебе за те деньги. Хоть Ян и стал мастером гильдии, наше положение не слишком упрочилось. Я неплохая хозяйка и стараюсь справляться, но не всегда получается.

– Я чувствую, как ты любишь Яна. Видимо, он того заслуживает.

– А как Виллем? Тебе тяжело с ним?

– Да, улучшений нет. Твой брат серьёзно болен. Мы закрываем его, но он иногда убегает. У него участились приступы агрессии и мне нужна мужская помощь. Надо бы укрепить замки на двери его комнаты, но не каждый осмелится туда войти, – Мария провела рукой по виску.

– Я поговорю об этом с Яном, – пообещала ей дочь. – Он обязательно поможет. Он очень заботливый.

– И подумайте о переезде, это серьёзное предложение, – напомнила матушка. – Ваш дом просто утопает в картинах, – переключилась она на другую тему, внимательно вглядываясь в полотна, развешанные на стенах.

– Мне это тоже нравится, все эти выставки в нашем доме, – улыбнулась Катарина. – В основном это чужие работы, для продажи. А картин Яна у нас мало, их покупают сразу же и дают хорошую цену, но пишет он медленно. Я недавно спросила его, не может ли он писать быстрее, так он обиделся.

– Да, мог бы работать и быстрее. С другой стороны, он пишет так, что взгляд не оторвать, а это требует времени.

– Господин ван Рейвен, наш сосед Авраам Диссиус и хозяин пекарни Хендрик ван Буйтен готовы купить любую его работу.