А дальше – дальше болтовня. По делу, разумеется, по делу.

Меня будет экранизировать Кирсанов!

Меня!

Кирсанов!!!

Господи, как хорошо, а.

Что может испортить этот миг моего писательского неподдельного счастья?

Ответ на этот вопрос я получаю довольно быстро…

Хорошее утро может начинаться как угодно. Его ничто не испортит, даже то, что любимый кофе взял и закончился. Мне вообще некогда его варить! Я вообще-то проспала и почти опаздываю. Так что плевать мне на кофе, таксист, вон, под окном уже стоит, а я ношусь по квартире и ищу любимые духи.

Хорошим утром можно даже сломать каблук на сапоге и, вот знаете, наплевать. Сбегала домой, сунула ноги в ботинки на каблучке пониже и потверже, добавила две сотни таксисту за ожидание и по-прежнему бодра и весела.

Нет, серьезно. Абсолютно неважно, что происходит вокруг. Пусть меня сегодня убьют, но я умру совершенно счастливой. Вчера подписали договор о покупке исключительных прав на экранизацию. Пять лет я не имею права продавать никому прав на экранизацию, а то любезный и очаровательный Илья Владиславович Кирсанов затаскает меня по судам. Впрочем… Знаете, я не верю, что Кирсанов сможет снять плохую экранизацию. “Золотая туфелька феи-крестной” – любовный роман с красивым хэппи-эндом. Киношники часто перевирают тексты, но с любовными романами это все же делают гораздо меньше. Да и зачем?

Боевики всякие, фэнтези, в котором автор размахнулся во всю ширь своей фантазии, а компьютерная графика режиссерам такой размах не позволит. Но у меня-то роман! Любовный! Про русских людей. Что там перевирать, если вся суть – в отношениях героев? Ну, единственная проблема – половина событий книг в Париже происходит, интересно, как эту проблему решат? Но, на крайний случай, мы же можем и перенести куда-нибудь в Россию события. Я – девочка уступчивая.

Если честно, Кирсанов мог вообще все под себя переделать, оставить мне от текста имена главных героев, а я бы только восхищенно ахала и смотрела ему в рот. Простите. Обожаю его фильмы! Давно уже обожаю, лет с пятнадцати. А после развода вообще как-то неделю только его и смотрела, приходя с работы. И жалела, что он так мало снял.

Таксист мне попался на диво болтливый. Иногда мне кажется, что от отсутствия чаевых они начинают давить на клиента вербально, чтобы им сунули какую-нибудь крупную купюру “лишь бы замолчал”. Я узнала все – сколько лет он таксует, в каком поселке купил себе квартиру, какой бассейн у него рядом с домом, количество детей и внуков и сколько раз у него ломалась машина. Впрочем, я писатель, я не жалуюсь. Я аккумулирую всю информацию, что вокруг меня происходит, а после – вплетаю это все в книги. Если какая-нибудь моя героиня в следующей книге наткнется на миллионера, развлекающегося таксованием – прошу во всем винить вот этого колоритного персонажа с гордым орлиным профилем. Как там его? Дамир? Еще и имя-то какое гордое. Чудесно.

Дамир высаживает меня у Останкино. И я сразу замечаю долговязую фигуру Эльки. Подруга, уже нахохлившись, стоит на ступеньках телецентра на ветру и кутается в бежевое пальто. В ладонях у неё два стаканчика с кофе. Больших стаканчика с кофе.

– Опять опаздываешь, Полли? Договаривались же прийти пораньше, – мрачно хмурится подружка, и до меня доходит, что в своей войне с каблуками и общении с болтливым Дамиром я не скинула ей даже СМС-ки. Ай-яй-яй, госпожа Бодлер, вам не стыдно?

– Прости, богиня, я такси проспала и сапог захромал, спасибо, это же мне? – радостно выдыхаю я, выхватывая тот стаканчик, на котором прилеплен зеленый стикер с надписью “ореховый сироп”. Мой любимый, да. Элька не портит кофе “этой приторной вонючей гадостью”.

– Тебе, конечно, – усмехается подружка. – Признавайся, опять до трех не ложилась?

– Тебе меня Костя сдал? – интересуюсь я, подозрительно щурясь. Было что-то в тоне Эльки такое, что выдавало, что она не предполагает, а знает.

– Прекрати уже динамить мужика, у него скоро комплексы будут из-за своей мужской несостоятельности, – фыркает Элька.

– Мне книгу через две недели сдавать, между прочим.

– Ага, а потом начинать еще одну. И что, у вас кровать так и будет плесенью зарастать?

– Ну не знаю, – я чуть морщу нос, – ты же знаешь, что я не фанат этого всего.

Элька щурится, разглядывая меня с видом “да знаю я тебя, какой ты не фанат”. На самом деле – когда-то была фанаткой. Молодая была, озабоченная, готова была сутками из постели не вылезать. Но сейчас – сейчас перестала на этом циклиться. Сейчас мне было скучно. И Костя… Косте нужно было поставить памятник, я не представляю, как он от меня еще не сбежал. Ведь нормальный мужчина, симпатичный, спокойный, вечно меня поддерживает, почему же он меня никак не зажигает? Вот почему в голову лезет только один мудак? Терпеть не могу эту вот сторону своего характера.

Вот что веселого в том, что при выборе между хорошим парнем и мудаком, ты вроде мозгом определяешь, что тебе нужен хороший, а в душе-то при воспоминании о мудаке все так и норовит ёкнуть?

В телецентре есть все. И гардеробная тоже, и гардеробщицы, на чьих лицах заголовочным шрифтом выражена вся их нелюбовь к толпам зрителей, шастающим на съемки всяческих шоу.

– Мы даже не опаздываем? – Элька косится на часы на собственном запястье. – Удивительно, при твоем-то захромавшем такси.

Злыдня. Хотя она права, я могла приехать и побыстрее. Просто не ожидала от любимой пары сапожек такого предательства. Хорошо, что лодыжку не вывихнула.

– Как я выгляжу, лучше скажи? – Я кручусь перед Элькой на пятках. Костюмчик у меня хоть и брючный, но нежно-розовый. И блузка белая с черным бантом на груди. Вкупе со свежим блондом – смотрится очень недурно. Нежно так, романтично. По крайней мере утром мне так показалось.

Нежная нюдовая помада на губах, чуть припудренные скулы. Я наносила немного макияжа, ровно столько, чтобы не чувствовать себя размалеванной куклой. Я не особенно люблю краситься, но сегодня не удержалась. Очень уж хотелось чувствовать себя на высоте. И вроде, вышло. Только ботинки эти… Сапожкам проигрывают.

Ох, до чего много в моей голове девчачьей мути. Когда успела так огламуриться? Хотя это Элька все с её: “Автор любовных романов не может постоянно ходить в джинсах. Для имиджа это вредно”. Ну и вот. Имидж есть, мозгов – кажется, не очень много осталось.

– Жакет длинноват, – задумчиво замечает Элька. – Не портит, но смазывает.

Так, пожалуй, сниму-ка я его. Все-таки длинноват. Его я могу и в руках подержать. А дойдем до кабинета Кирсанова – кину куда-нибудь на спинку стула и забуду.

– Да, так лучше, и бант поправь, – замечает подружка, а потом коварно улыбается. – Ты же помнишь, что Илья Владиславович женат, да?

– Помню. И даже не собиралась делать ничего, на что ты намекаешь! – я оскорбляюсь в самых глубоких чувствах. Я и вправду не собиралась. Серьезно. Но почему-то показываться на глаза Кирсанову чучелкой не хотелось. Я и так слишком часто походила на городскую сумасшедшую, и это был еще один момент испытания мужества Кости.

Нормальные женщины могут быть не накрашены с утра, а я – в любое время дня и ночи. Меня может озарить в три часа утра каким-нибудь новым сюжетным поворотом, и со всклокоченными волосами я ринусь за клавиатуру, разбудив при этом гостящего у меня мужчину. В каком я виде при этом возвращаюсь в постель – лучше не вспоминать. При свете дня такие жутики лучше не показывать. Особенно – симпатичному мужчине, вокруг которого крутится довольно много привлекательных и ухоженных девушек. Тем более, что должность рекламного менеджера в издательстве, занимающегося печатью романтической литературы, добавляла Косте не одну сотню к показателям обаяния. А он выбирал меня. Вопреки всему! Возможно, именно потому, что мне-то от него продвижение было не нужно. Но долго ли он еще вытерпит со мной?

Костя может прийти ко мне на ночь, а я могу целый вечер бегать по дому в каких-нибудь растянутых спортивных штанах, тряся руками и пытаясь придумать решение какой-нибудь проблемы, возникшей в моей истории. Нет, я не чувствую себя комфортно в такие моменты. Серьезно. Я вообще не понимаю, как Костя еще свои вещи не собрал и не порвал уже со мной. Я же жуткий эгоцентрик, иногда по полдня только о книжке и могу говорить. Не затыкаясь. А он – он меня слушает. Бесценный мужик, вот правда. Или могу вообще не говорить – как уйду глубоко в себя, так про все забуду, не слышу адресованных мне вопросов, да вообще ничего не слышу.