— Ну же! Под-д-днажали! — стуча зубами, подбодрил товарищей по несчастью один из зэков.

На ходу я тер замерзшие ладони одну о другую и подставлял их под пар, которым дышал. Но я прекрасно понимал, что руки не в такой опасности, как обледеневшие ступни, пощипывание в которых становилось очень нехорошим. «Ну уж нет. Я не сдохну, не успев даже добраться до «Чистилища», — решительно подумал я. Собрав волю в кулак, я поднажал, как мог.

До цели оставалось на глаз сотня ярдов, не больше, когда за очередным горбиком перед колонной вдруг возникло препятствие. Тропу прорезала дышащая паром трещина шириной как раз чуть меньше длинны прыжка — такая длинная, что конца, где ее можно было бы обойти, не было видно. Не было ясно, как здесь вообще проехали снегоходы, не грохнувшись вниз.

— Вот же б-бляха-муха! — чертыхнулся бегущий первым зэк, резко затормозив.

— Ты чего, б-бляха, стал?! Давай перепрыгивай! — поторопил его идущий следом.

— А если оттуда, сука, пар ш-шибанет?! — заупрямился тот.

— А у н-нас что, есть, м-мать твою, в-выход?! Замерзнуть, сука, я тут не хочу! — вступил третий.

— Д-давайте быстрее т-телитесь, н-недоумки! — крикнул в их направлении Матео.

— С-сука! — сплюнув, выругался идущий первым.

Собравшись с силами, он взял небольшой разгон и первым перепрыгнул разлом.

— Ну! Д-давай живо! — прикрикнули на следующего.

Когда очередь дошла до меня, я коротко обернулся на полоумного старика, убедившись, что он стоит рядом и цепь не натянется, задержав меня в середине прыжка. Лишь тогда, мысленно воззвав к своему искусственному колену с просьбой не подвести именно сейчас, я сделал прыжок. В полете меня обдало теплом, близким к жару. Скосив на миг взгляд вниз, я убедился, что дно скрывается где-то глубоко во тьме — а затем мягко приземлился.

— Давай! — обернувшись, подбодрил я дедка, нетерпеливо хлопнув в ладоши.

Разлом успешно преодолели тринадцать заключенных из семнадцати — даже Хейз, основательно потрепанный в недавней схватке с Матео. Казалось уже, что последнее препятствие позади. Но натянутая цепь возвестила о том, что возникла какая-то проблема.

— Что там еще за черт?! — недоуменно обернувшись, нетерпеливо крикнул Матео, дергая за цепь.

Присмотревшись, я заметил, что проблема в зэке, который только что подвернул ногу при падении. Несмотря на тычки и угрозы идущих за ним товарищей по несчастью, он замер на краю трещины и уперся, уверяя их, что не сможет перепрыгнуть ее из-за проблемы с ногой.

— Сука, да ты чего, маменькин сынок?! — возмущались одни.

— Потерпи, бляха, секунду — потом мы тебя дотащим, и там всё вправим! — обещали другие.

Однако лучше, чем и те, и другие, на бедолагу подействовал дикарь, который шёл в колонне как раз перед ним и миг назад успел преодолеть разлом. Дрожа всем своим громадным эбонитового цвета телом, он обернулся и уставился на человека, мешающего ему добраться до желанного тепла, с такой могучей и неудержимой первозданной яростью, которой невозможно было противиться.

— Ну ладно… ладно, — сдался наконец бедолага, и поморщившись, начал брать разгон.

Я не сомневаюсь, что у него все получилось бы — может быть, ценой дополнительного повреждения ноги, которая нуждалась в покое, а не в новых нагрузках (но это все же лучше, чем смерть от обморожения). Однако у некоторых людей случаются в жизни черные полосы. И бывает так, что они уже никогда не переходят в белые.

Могучая струя пара взметнулась вверх в тот самый миг, когда бедолага начал свой прыжок и из того самого места, над которым он перелетал. Стоящие рядом зэки отпрянули. Все услышали вопли боли, подобные которым приходилось слышать немногим. И жестоко обожженный паром несчастный рухнул в пропасть.

— А-а-а, черт! — выругались соседние заключенные, которых натянувшаяся цепь потащила вниз.

— Держитесь! — заверещали остальные, быстро сообразив, что каждый следующий ухнувший в пропасть увеличит вероятность того, что туда затянет всех без исключения.

Лишь приложив все усилия, упираясь руками и ногами, соседним зэкам удалось избежать падения. Все застыли, прислушиваясь, как из разлома продолжают доноситься нечеловеческие стенания повисшего там обваренного бедолаги.

— Ну! Давайте, тянем! Вытащим его! — тряхнув цепью, предложил я.

— Сука! И как мы его, бляха, дальше потащим?! — в ярости сплюнул Матео. — Ты видел, как его обдало?! Он не жилец!

— Да как угодно! Пусть вон громила на плечо возьмет! — предложил я, указав на дикаря.

— Сам ему объяснишь?! Он же нихера по-человечески не кумекает!

— Эй! Эй, ты! — воззвал я к дикарю, махнув рукой.

Однако дикарь, похоже, уже сделал свои выводы. Не дожидаясь, пока свалившегося в ущелье беднягу начнут вытягивать общими усилиями, он схватился за цепь и, применив могучие предплечья, с удивительной легкостью начал подтаскивать орущего и бессвязно хныкающего беднягу ближе к поверхности. Уже через миг из разлома показалась ужасного вида трясущаяся в конвульсиях красная рука в браслете. Не успел я подивиться такой инициативности казавшегося недалеким африканца, как произошло нечто невообразимое.

Схватившись одной рукой за браслет, дикарь оскалил зубы, как дикое животное — и яростно впился ими в запястье чуть ниже браслета, одновременно заламывая многострадальную конечность. Раньше, чем кто-либо из опешивших заключенных успел сделать или сказать что-то, раздался треск ломающейся кости, многократно усилившийся крик боли, и…

— Пресвятая Матерь Божья, — прошептал кто-то из заключенных, на секунду забыв, кажется, даже о лютом морозе.

— Он что?.. Он что, только что?.. — не нашел нужных слов я.

— Да, он, сука, только что оттяпал ему грёбаную руку своими, бляха, гребаными зубами! — ответил Матео, изумленно глядя на окаймленное кровью лицо дикаря и окровавленный пустой браслет, оставшийся на месте ухнувшего в пропасть несчастного.

— Сука. Я с этим существом в одной камере жить не буду. Лучше карцер, или к стенке, — прошептал еще кто-то.

— Все. Тут уже все кончено. Погнали! — первым вышел из оцепенения чернокожий с татуировкой, подергав цепь.

— Пойдем! Будем таращиться дальше, мы, мать вашу, замерзнем! Или этот шизанутый громила нас всех сожрет с потрохами! — поддержал его еще кто-то.

Остаток пути я провел в молчании. Тело окоченело от мороза уже до такой степени, что я не был уверен, все или части тела останутся при мне после того, как этот чертов ледяной марафон окончится. Но, даже несмотря на весь спектр неприятных ощущений, связанных с обледенением, я не мог выкинуть из головы невообразимое зрелище, свидетелем которого только что стал. До какой степени озверения должен дойти человек, чтобы сделать такое? А может быть, такой она и есть, истинная сущность человека — если отбросить всю мишуру, которой мы обрастаем, когда растем в цивилизации?

Из последних сил мы доковыляли до ворот. На тяжеленных металлических створках был нарисован такой же герб, какой мы видели на униформе у здешних охранников, но высотой в два человеческих роста.

— Ну же! Откройте! — отчаянно орали, стуча кулаками о ледяной металл, первые добравшиеся до ворот замерзающие люди.

Долгое время на крики и стук никто не отзывался. Лишь тогда, когда у ворот собралась вся толпа измученных заключенных и они принялись наседать со всех сторон, отталкивая друг друга, умоляя, грозя и даже хныкая, в заледеневшем динамике, спрятанном где-то около лампы, донесся шорох.

— Что ж, — удовлетворённо прошелестел оттуда голос Экзорциста. — Я рад, что вы сами пришли сюда и просите о спасении. Вы получите шанс обрести его.

С этими словами ворота скрипнули и начали натужно открываться.

§ 4

Замерзшие люди были в таком отчаянии, что толкались и едва не дрались друг с другом, силясь просочиться в едва-едва приоткрывшиеся створки раньше, чем остальные. За воротами мы оказались в просторном помещении, похожем на огромный вертикальный металлический цилиндр ржаво-бурого цвета. Открывшиеся ворота впустили следом за нами пронизывающий холод, но все же внутренности помещения не покрывались льдом. Из-под решетчатого пола, под которым были видны хитросплетения труб и вентилей, поднимался пар, идущий, похоже, прямо из недр земли. Вместе с паром оттуда шел резкий запах серы. Многие сразу же повалились на пол и прижались к решетке поплотнее, подставляя тела под струи вонючего пара и не боясь даже обжечься — лишь бы быть ближе к теплу.