Эти двое, кажется, играли в домино, однако сейчас прервали свою партию. Их внимание было всецело приковано к высокому подкачанному чернокожему, который стоял рядом, голый по пояс, перекинув робу через плечо. Из носа и брови мужика текла кровь, и он часто дышал, еще не отойдя мысленно от атмосферы боя, в котором только что принял участие.

— Молодец, мальчик мой! — удовлетворенно провозгласил Султан, оглядывая бойца с выражением, которое издали могло показаться почти отеческой теплотой, но при более близком рассмотрении становилась похожей на взгляд коневода-знатока, глядящего на отличного скакуна. — Ты не подвел меня!

— А что, разве когда-то подводил? — спросил боец простоватым голосом.

— Нет. И правильно, что не подводил! — поставил в этом точку Султан, многозначительно нахмурив брови, дабы подчеркнуть значение этой фразы.

Сморщенный старик, глядя на бойца с неприязнью, раздраженно пробурчал сиплым посаженным голосом, какой мог быть лишь у старого курильщика:

— Сука, ты, мля, что, не мог его сломать? Сломать его полностью? Я же говорил, бляха! Я говорил тебе, сука: ломай его, ломай его полностью! Сука! Я же на смерть ставил! На смерть! Я же тебе, бляха, знаки делал! Ты, сука, что, совсем тупой?! Ты ж меня, бляха, подставил!

— Надо уметь проигрывать, Батя, — попробовал мягко успокоить деда Султан.

— Ты мне, мля, позвезди тут, позвезди! — огрызнулся тот, и смачно сплюнул. — Сука!

На почтительном расстоянии от авторитетов разместился круг их приближенных. Они занимались своими незамысловатыми делами, вроде игры в «башню» из камешков, ловлей клопов в складках робы или выковыривании грязи из-под длинных ногтей. Однако чувствовалось, что они готовы к действию по первой команде своих паханов. Братва была разношерстной: тучный мужик тюркской внешности с опоясывающей округлое лицо иссиня-черной бородкой; тощий поджарый парень с безволосым раскосым лицом степного среднеазиатского типа; широкоплечий тип с кожей оливкового цвета и большой губой, разрезанный посреди большим шрамом; угрюмый брюнет с глубоко посаженными глазами и жесткой темной щетиной на бледных впалых щеках, которого я бы отнес к балканцам. Их объединяла одна общая черта — глаза типичных костоломов.

Чуть в стороне я заметил похожего на тощую крысу Билли, который давеча записался в число моих линчевателей. Он выглядел припущенным и подавленным, и едва сдерживал нытье из-за саднящей свежей раны на голове. Однако я сразу догадался, что он оказался тут не случайно.

Подняв глаза и сфокусировав на мне взгляд, он запищал:

— Да, это он! Это он!

— А-ну ша! — велел ему предполагаемый балканец, по-свойски дав затрещину.

Провожатый-кавказец подвел меня поближе к столику, за которым сидели его боссы, и дал знак остановиться. Сам стал рядом, скрестив руки напротив груди, и стал покорно ждать, пока паханы закончат с бойцом и обратят взор в его сторону.

Оглянувшись, я убедился, что двое здоровяков, сопровождавших меня, стоят рядом. Один из них неспешно перекатывал меж челюстей жвачку, не сводя с моей переносицы взгляда, в котором непроходимое тугодумие сочеталось с жестокостью, образуя ту смесь, которую очень любят мафиози, подбирая себе в банду «солдат». Матео нигде рядом уже не было, и это, как я уже начинал понимать, было с его стороны мудрым решением.

Наконец разговор двух авторитетов с бойцом, на которого они, как я догадался, делали серьезные ставки, начал подходить к завершению.

— Ну ладно, сынок, — закруглил тему Султан. — Ты хорошо поработал. Давай, иди!

— Вали, пока цел! — недовольно подтвердил старик, которого он называл Батей, прокашлявшись.

Боец почтительно кивнул с достоинством гладиатора и зашагал прочь. По мне его взгляд прошелся вскользь. С громким хлопком Султан пристроил очередную кость к выложенной на камне фигуре.

— Рыба! — провозгласил он торжествующе.

— Ну ты и хер моржовый, — проворчал Батя, раздосадовано хлопнув в ладоши.

Казалось, что эти двое увлечены своим делом и не замечают ни меня, ни приведшего меня кавказца, который по-прежнему стоял рядом с видом вышколенного и преданного пса. Однако миг спустя Султан не спеша протянул, по-прежнему не глядя в мою сторону:

— Одна канарейка мне прощебетала, что у нас завелся мент. Большой такой легавый в волчьей шкурке, который пытается затеряться в волчьей стае. Надеется, что никто не учует его псиную вонь. Но у волков хороший нюх. И хорошая память. Волки помнят, как пахнут те, кто загонял их самих, и их собратьев, в клетки. И волки не забывают обид.

«Вот как все закончится. Я возомнил себя невесть кем. А в итоге мне предстоит умереть от рук обыкновенных уголовников из-за того, что я когда-то носил мундир офицера полиции. Судьба умеет ставить на место», — подумалось мне. Сердце екнуло, подсказывая остальным органам, что им, скорее всего, недолго осталось насыщаться кислородом. К счастью, тело все еще слушалось команд мозга, который приказывал не позорить последние минуты жизни малодушным дрожью и трепетанием. Пусть даже этого никто и не запомнит.

На языке уже вертелась отчаянная язвительная реплика с предложением воздержаться от утомительных киношных аллегорий и перейти к делу. Но, оказывается, Султан еще не закончил.

— Но глупой канарейке невдомек, что задолго до нее к нам пришла малява, в которой было кое-что намного интереснее. Оказывается, это не простой легавый, а очень непростой. Кое-кто ну прям очень хочет видеть его мертвым. И этот «кое-кто» может сделать много хорошего тому, кто исполнит его желание. А это, братва, уже не лирическая песенка о вражде волков и овчарок. Это вполне себе конкретный базар о вполне материальных делах. Такой базар мне по душе.

«Значит, смерть все-таки решила обойтись без иронии», — изменил я свой предыдущий вывод. Я не знал, зачем Чхону убирать меня руками обыкновенных уголовников вместо того, чтобы сделать это через коменданта тюрьмы или кого-то из его подручных. Но особого значения это не имело. Результат все равно был тем же.

— Что бы эти люди вам не обещали — знайте, что они заберут больше, чем дадут. От сделки с ними еще никто и никогда не выигрывал, — все же сделал я попытку нащупать почву для спасения.

— Думаешь? — вскинул брови Султан, внимательно на меня посмотрев, а затем переглянувшись с Батей. — Что ж, может, ты и дело говоришь. Им и правда палец в рот не клади. Но еще больше проигрывают те, кто отказывались от сделки с ними. Тебе ли не знать, легионер?

Боковым зрением я заметил, как приведший меня сюда кавказец, явно опытный головорез, неслышной кошачьей поступью заходит мне за спину, держа одну руку где-то в складках робы. Скосив взгляд вверх — туда, где тянулся мостик, я прогнозируемо убедился, что охранника там как раз в этот момент нет. А если бы и был, то ему не было бы никакого дела до того, что происходит внизу. Мне оставалось лишь крепко сжать кулаки.

— Вы только так умеете убивать — сзади, нож под ребро? — спросил я. — А может, давайте я выйду с любых из ваших на вон тот ринг, один на один? И там посмотрим?

Старик рядом с Султаном зашелся в тихом хрипловатом хохоте, который время от времени переходил в кашель. Указав в мою сторону дряблой рукой, Батя своим севшим голосом просипел:

— А мне этот фраерок, сука, нравится! Хе-хе! Не промах!

При словах деда у меня в душе зародилась робкая надежда, что мой призыв решить дело на ринге все-таки будет услышан. Ведь даже у воров есть свои законы чести. Однако, переведя взгляд на оставшегося хмурым Султана, я понял, что переоценивать их не стоит.

— Нравится, не нравится — кого это гребет? — раздраженно отмахнулся авторитет. — Мы его сюда не раком ставить привели!

На мне замер его сосредоточенный, оценивающий взгляд.

— Отчаянных фраеров я повидал, — молвил он поучительным тоном. — Бывали такие, что готовы любому пахану в глаза прыгнуть. Нихера не боялись. Да только из них никто долго не жил. И вся их удаль обычно куда-то девалось, когда яйца потом дверью защемляли. А если и нет — с удали толку немного, когда лежишь в углу в луже крови, и зубы мертвые скалишь. Надо знать, на кого бочку катишь. И думать о последствиях.