Стеша лишь закатила глаза, ткнула на брата и сказала невестке:

- Вот он тебе и объяснит, кто это.

- Погоди, это тебя тот самый Моджеевский отмазывать будет, что ли?! – воскликнул Марк.

- Я ничего не сделала, чтобы меня отмазывать! – насупилась Стефания.

- Не уходи от вопроса! Ты хочешь сказать, что зять твоего деда – Моджеевский? И он же занимается твоей проблемой? Охренеть!

- Он всегда был такой тугодум? – спросила Стеха у Риты.

- Вы мне скажите, - отозвалась, между тем, Ритка интересующей ее темой, - так мы депозит снимаем? Нет?

- Нет! – уже хором выкрикнули брат и сестра Адамовы.

- Славтехоспади! – выдохнул дичок на их фамильном древе и тут же добавил: - Но ты того… если чего надо – ты говори…

- На то и семья, - согласился с ней Марик. – А жениха родокам сама представлять будешь. Мы в несознанке.

И в это самое время, когда Стефания Яновна улыбнулась своим замечательным родственникам и подумала, что можно бы предложить им на десерт после всех этих новостей пирогов от Елены Михайловны, коими их вчера вечером снабдили в высотке напротив, откуда-то со двора в раскрытое окно донесся голос старухи со второго этажа, имени которой Стефания Яновна сразу не вспомнила, но очень хорошо помнила и про ее отвратительный характер, и про привычку совать свой нос куда не просят, а уж дребезжащие интонации узнала бы вообще на любом расстоянии. Те нередко оглашали всю округу призывами детворе к порядку и кошкам – идти жрать.

Но сейчас этот голос, вторя последнему замечанию Марка, выдавал буквально следующее:

- Ты, поди, в беспамятстве был, Андрей Никитич, когда с этой профурсеткой бесстыжей связался! Это ж где это видано такое, а? Чтобы молодая баба с мужиком, который ей в отцы годится, за просто так жила! Думаешь, по большой любви? Уши развесил и веришь? Вот помяни мое слово, не просто так она у тебя поселилася! 

Разглядывая нависшие будто бы над самым двором славноизвестного Гунинского особняка грозовые тучи, Малич беззлобно чертыхнулся на пришлого чудака, умудрившегося припарковаться строго напротив ворот. Отчего въезд в данный момент ничем не примечательного по календарю и событиям дня оказался перекрыт. Бросив машину на обочине, Андрей Никитич протопал в родную калитку. Сунулся к Женькиной клумбе и принялся самым наглым образом обрывать ярко-оранжевые цветы, походившие на ромашки и совершенно не известные ему по имени. Они, несмотря на твердое намерение ландшафтных дизайнеров придать двору высокоэстетический вид, беззастенчиво проросли по весне на оставшемся пятачке.

Он как раз тянулся за очередным цветком, когда позади него, на ступеньках крыльца, послышалась знакомая пришаркивающая походка.

- Ой! – донесся до него и голос грозы двора и совести отечества Антонины Васильевны Пищик: - Андрей Никитич! Как хорошо, что я тебя встретила! Будь уж любезен, подсоби. Видишь, у меня тут...

«Тут» в руках у бабы Тони наблюдались ведро с водой, швабра и целая кварцевая лампа. Древняя. Может быть, древнее бабы Тони.

- Генеральную уборку, что ли, затеяли, - усмехнулся Малич, подходя к старейшине двора.

- Да хочу сарай свой просветить или как оно называется. У блохастых язвы под шерстью. Может, от жары, может, насекомые покусали. Мне вот Шурочка Григорьевна... медсестричка из манипуляционного кабинета в первой городской, одолжила. Хорошая, кстати, женщина. Вдова, сынка в институте выучила. И симпатичная! 

- Может, лучше бы с ветеринаром каким поговорили? – проявил участие Андрей Никитич и взял у соседки ведро.

- Ветеринаров знакомых нет, - пожала плечами баба Тоня и заковыляла к своему сараю, гордо именуемому приютом для кошек. – А Шурочка Григорьевна – женщина знающая. Если вдруг тебе что надо – я дам номерок по дружбе. А там, может, чего и сладится у тебя.

Последнее прозвучало себе под нос, но явно так, чтобы до его ушей тоже долетело.

- Если вдруг что – я и сам разберусь, Антонина Васильевна, - отозвался Малич оставляя ведро у двери в сарай. – А вы бы все же ветеринара поискали, давно вам говорю.

- Мне-то зачем ветеринар? Что я с ним делать буду? А ты еще и поджениться можешь, чтобы старость было с кем встречать, - умильно улыбнулась ему старушка. 

- Ветеринар пригодится вашему кошачьему братству, коль вы удумали им озаботиться, - терпеливо пояснил Андрей Никитич. – А вот моя личная жизнь уж точно вас не касается.

- Как же это не касается?! – опешила Антонина Васильевна, будто бы услышала величайшую глупость на свете. – Думаешь, я не вижу, что делается? Думаешь, сердца у меня нет? Не болит оно за тебя? Я ж тебя, Никитич, с вот такого знаю! – рубанула она рукой пониже талии. – На глазах рос! На глазах жил! Томку хоронил, дочек на ноги ставил! Конечно, касается! Хоть и не сын ты мне, а люблю как родного! 

- Антонина Васильевна, занимайтесь кошками и берегите свое сердце, - проговорил Малич и сделал шаг от сарая с намерением добраться, наконец, до дома.

- А как его беречь, если я вижу, как ты самого себя гробишь, да еще и девок своих под монастырь подвести норовишь, а?

- Я не собираюсь продолжать с вами этот разговор, - жестко сказал Андрей Никитич. – Повторяю еще раз, моя жизнь – это моя жизнь. Отчитываться ни перед вами, ни перед кем-либо еще – я не собираюсь. И не вздумайте с подобными разговорами лезть к Стефании.

- Да кто к ней лезет! Нужна больно! – фыркнула баба Тоня. – Знаем мы таких, все равно слушать не станет. Люди говорят, она своего мужика, что до тебя был, на тот свет отправила. Конечно! Небось и машину он ей купил, и всю ее наружность оплатил – там же операция на операции. А как не нужен стал – так и избавилась. За тебя, дурака, взялась! Ты, поди, в беспамятстве был, Андрей Никитич, когда с этой профурсеткой бесстыжей связался! Это ж где это видано такое, а? Чтобы молодая баба с мужиком, который ей в отцы годится, за просто так жила! Думаешь, по большой любви? Уши развесил и веришь? Вот помяни мое слово, не просто так она у тебя поселилася! 

На короткий миг Малич завис, чтобы совладать с собой. Орать на женщину, которая и вправду годилась ему в матери – Заратустра не позволял, как говорится. И потому спустя пару-тройку мгновений, за которые иные могли бы сосчитать до двадцати, сказал исключительно серьезно:

- Антонина Васильевна! Кто что развесил и у кого какая любовь – вот совсем не ваше дело. И учтите на будущее: об этом я говорю с вами в первый и последний раз. То, что мы живем с вами в одном доме – не дает вам ни малейшего права вмешиваться ни в мою жизнь, ни в жизнь моих дочерей, ни уж тем более в жизнь тех, кто живет со мной рядом.

- А если она завтра квартиру твою оттяпает? – продолжала сыпать допущениями баба Тоня, вовсе не смущаясь его строгой отповеди. – У тебя же трешка, Андрей Никитич! Такой кусок лакомый! Десять минут до моря! Исторический памятник! Да и вообще – жилплощадь на дороге-то не валяется! Опоит она тебя чем, окрутит, и все на нее перепишешь сдуру. Или думаешь, дочки замуж повыходят – и не страшно. Ну ладно Женьку за олигарха пристроил. Ну так сегодня олигарх есть, а завтра нету, и куда ей возвращаться? А про Юльку вообще молчу! Оставит твоя прошмондовка ее без жилья! Как пить дать – оставит!

Под конец Антонина Васильевна перешла на противный старушечий визг, напоминающий сцену из какого-нибудь артхаусного фильма, который усугубился звуком откуда-то сверху, с третьего этажа. Аккурат из окна резиденции Маличей, открытого теперь настежь. И следом из этого самого окна наполовину высунулась скроенная пластическими хирургами за Панкратовские деньги ладная фигурка представительницы бомонда, ведьмы и искусительницы, а еще опоительницы и отравительницы Стефании Адамовой. Она, широко улыбаясь, вытянула перед собой руку раскрытой ладонью вверх. А потом прозвучал ее глубокий, хорошо поставленный голос: