Чтобы остановиться посреди лестницы с отчаянной мыслью: что делать дальше? Вот что делать?

Когда ее поперли из Брехтовки, она думала, что жизнь кончена.

А сейчас о чем думать? О зоне? Где-то она однажды читала, что если, например, забеременеть, то могут скостить срок. И определить куда-то, где легче сидеть. Мотать... как там правильно.

Интересно, где ей это попадалось. В какой-то книжке, наверное. Где же ещё-то?

И ведь бред в голову лезет вместо действительно важного. Почему вечно какой-то бред?

Почему всегда с ней?!

Чем она это все заслужила?!

Стефания крепко зажмурилась, выдавливая из себя сковавшее ее напряжение, потом услышала посторонний звук. Там. Внизу. На лестнице. У костюмерной, расположенной аккурат возле ее гримёрки, скрипнула дверь. Точно. Надо забрать вещи. Пока никого нет, пока тихо, пока никто ее тут не увидел.

Почти кубарем она слетела с лестницы ещё на один пролет. И уже там, внизу, наткнулась на Ефимовну, внимательно наблюдавшую за ней.

И даже ойкнула от неожиданности. А потом выдохнула положенное при случае:

- Доброе утро!

Потому что, мать его, все ещё утро!

- Привет, привет, - проговорила Махалина и ухмыльнулась. – Ну что, допрыгалась, звезда?

На какую-то долю секунды и здесь Стеша позволила себе непонимание. Но, собственно, что понимать-то? Ведь именно поэтому она не хотела сейчас никого видеть. Ни из коллег, ни из близких. Слухи.

Чёртовы слухи, определявшие всю ее жизнь.

- Скорее дотанцевалась, Светлана Ефимовна, - бесстрастно произнесла она.

Та слегка прищурилась в ответ и снова хмыкнула:

- А потому что места своего не знаешь.

- Вы решили меня облагодетельствовать напоследок и раскрыть глаза?

- Да горбатого могила исправит, - отмахнулась Светка. – Вот просто интересно. Ты за что банкира своего грохнула?

- Ясное дело – ради денег! А то вы не знаете? Все же уже знают!

- И Андрей знает? – рубанула Махалина не хуже Трофимцева. Больно. Под дых.

С Ефимовной Андрей был знаком. В голове короткой вспышкой мелькнула костюмерная в городе корабелов... и он на пороге той костюмерной. Платье Пат смотрел, наверное, по старой дружбе. Солнечногорск маленький – немудрено.

Все эти мысли пронеслись в одно мгновение. И не вызывали ничего. Тогда был самый счастливый день, а она уже ничего не чувствует. Только больно, очень-очень больно.

- Что вы! – махнула рукой Стеша, словно бы отгоняя от себя эту боль. – Андрей святой! К чему ему такая грязь!

- Вот и отстань от него! А то, понимаешь, влезла!

- Куда влезла?

- Куда тебя не приглашали. И где ты лишняя!

- Я не п-понимаю, о чем вы.

Она действительно не понимала. Догадывалась, но не понимала.

- К Андрею влезла, - прошипела Светка. – Мужики, понятно, падкие на таких, как ты. Тебе-то от него что? Не банкир поди. А теперь и подавно… Топай на свою зону. А его оставь для нормальной бабы.

- Это для вас, да?

- У-у-у! А ты не в курсе?

Теперь в курсе. Но разве же это что-то меняет? Да и для кого меняет?

Должно быть, для Ефимовны. Стеша на нее посмотрела потеряно и одновременно как-то очень внимательно.

Будто бы впервые видела.

Симпатичная, молодящаяся. На порядок старше ее самой, но, наверное, подходящая Андрею по возрасту. Про такую скажут «сошелся с приличной женщиной», а не «на старости лет черт попутал». Но бога ради, кто тот идиот, который назовет Андрея старым?!

Сама Стефания его таковым почему-то так и не научилась считать. В конце концов, у нее очень сложные гены и слишком хороший вкус.

- То есть, я его у вас отбила, Светлана Ефимовна? – приподняв домиком брови, уточнила Стеша.

- Скажешь тоже! – хмыкнула Махалина. – Отбила. Надолго тебя хватило? Лучше бы уж в фонтанах купалась. Этим бы ты его точно не удивила.

- Да он пока и не ушел, - вдруг рассмеялась она. – М-может быть, станет мне ещё передачи носить. Кто-то же должен.

- Безопасней передачи носить, чем однажды на завтрак мышьяку отведать.

Если бы Стефания была менее хорошей актрисой, то сейчас ее перекосило бы. Но костюмерше она такого удовольствия доставить не могла. Включилась Дейзи со смехом-колокольчиком. Не Бланш – и то хорошо.

Хотя именно как Бланш Стеша себя и ощущала. Будто бы роль, которую не сыграла и не сыграет, и она сама – слились в единого человека.

- Не! С Андрюшей у меня по любви. Это с Олежиком было ради денег! – булькнула Адамова, после чего развернулась обратно к двери в гримерку, да замерла на месте. Два глубоких вдоха и вопрос, который зудел под ребрами: - Светлана Ефимовна, вот вы сказали, что мужчины падкие на таких, как я. А какая я? Что во мне, что падкие?

- Куража в тебе много, - пренебрежительно хмыкнула Махалина. – А мужики любят активные игры. Ну и игрушки чтобы соответствовали. Потрахаться-то с тобой весело, а вот дочкам показать – стыдно.

- А вас п-показывал?

- Я ж – не ты.

- Как несправедливо и жаль, что от таких, как вы, уходят к таким, как я, - важно заметила Стеша и, развернувшись, продолжила спуск по лестнице. В конце концов, нет в той гримерке ничего такого, за чем стоило бы заходить. А вот встретить кого-нибудь еще, задержавшись, вполне возможно, хотя именно этого ей и не хотелось. К черту.

Она шла, выпрямив плечи, пока еще могла оставаться в поле зрения Махалиной, потом же ухватилась за перила и помчалась вниз, участив стук каблуков по ступенькам, пока не добежала донизу, где раздавались чьи-то голоса. Из немногочисленного персонала, оставленного на лето в небольшом количестве. Если прошмыгнуть в боковую дверь, то можно успеть раньше них на выход, и тогда они не пересекутся.

В доносившемся до Стеши разговоре то и дело мелькала ее фамилия. На все лады. Не желая вслушиваться, она, как ненормальная, зажала уши ладонями и рванула от лестницы за угол узкого коридора, успев буквально за несколько секунд до уборщиц. Еще одна дверь. И по широко раскрытым глазам полоснул солнечный летний свет.

Каким-то диким у нее выходило лето.

Оно началось с фиалок, приколотых к шляпке, и Андрея на разбитой ею Тойоте. И заканчивалось подсолнухами в его кухне и разбитой… в очередной раз разбитой мечтой, которая только-только ожила, потихоньку начиная искриться, как искрится хрусталь под солнцем. Переливаться всеми цветами, возвращая веру в чудо. И в доброту. И в любовь. И в нежность. А теперь вот все это вдребезги. Уже окончательно.

Ни доброты, ни любви, ни нежности. Ничего.

Жизнь ее поимела.

Стеша очнулась на набережной, стоя возле узкого пирса, уходящего далеко в море, будто бы он рассекал его пополам. Достала из сумочки очки – в пол-лица, закрывающие ее настолько, что мир едва ли мог бы разглядеть, что от нее почти ничего не осталось. Да миру этого и не нужно. Особенность мира в том, что все воспринимаемо им целиком, в общем. Частности никого не интересуют, а она сама – дурацкая погрешность. Волна, разлетающаяся в брызги, ударяясь о волнолом.

И ведь никогда не любила море.

Она резко развернулась и пошла прочь, по-прежнему понимая, что за руль ей нельзя.

Пересекла пешеходную часть, дошла до проезжей. Остановилась у зебры, ожидая, пока ее пропустят. Справа – девушка с мелким щенком, лающим на все лады. Слева – пацаненок лет десяти с самокатом. Если бы она родила в двадцать пять, сейчас ее ребенок был бы таким же взрослым. И, может быть, у него бы тоже был самокат.

На той стороне дороги – магазинчик. С одной стороны – табачный, с другой – газетный. Почему-то отстраненно вспомнилось, что не курила уже бесконечно давно и даже не тянуло. Бросила, когда лечилась, и тогда оказалось легко, наверное, в силу того, что почти все время спала. А когда прошла курс – выяснилось, что сигарет в доме нет, и решила – значит, и к черту.

Интересно, каково это, когда снова. Захочется ли продолжить? Или будет противно?

Когда ступила на зебру и шла по асфальту, пересекая улицу, ставила себе очередную краткосрочную цель, как в театре, когда хотела проскочить мимо посторонних на выход. Сейчас целью была покупка пачки сигарет и зажигалки.