– Ребята, не так все это делается, а вот как!

И показал им наш замечательный русский жест. По-моему, они сразу все поняли, потому что начали ржать, а на следующий день снова сидели рядом с нами и орали:

– Шайбу, шайбу!

Мы это первенство мира выиграли, и поэтому возвращение на Родину было особенно радостным. С поражением вообще возвращаться страшно, что с чемпионатов мира, что с гастролей. А когда привозишь с собой победу, то и жить веселей, и хочется делать свое дело еще лучше.

Что там еще на моей барахолке? Ага, вот: деревянное распятие в человеческий рост, по крайней мере – с мой. Оно из картины «Христос приземлился в Гродно», но снимали его мало. Мне его принесли, завернутое в сукно, прямо к вагону, когда я уезжал из Минска. Сказали:

– Это старинное распятие тебе в подарок.

В купе оно не уместилось, и мы его поставили в тамбуре. И вот только поезд тронулся, в дверь раздается стук и входит милиционер.

– Это вы везете то, что стоит в тамбуре? – спрашивает.

– Да, – говорю, – я.

– А что это такое – скульптура?

– Скульптура.

А он:

– Я сначала испугался, потом постучал, постучал, смотрю – твердое.

Я ему опять:

– Скульптура, скульптура.

– А кто это? – интересуется.

– Ленин.

– Точно! – подтверждает милиционер. – Я сразу догадался. Так пощупал лицо и вижу – борода.

Да простит меня Христос. Я был вынужден выдать его за Ленина, чтобы избежать осложнений с милицией.

А милиционер снова интересуется:

– Это вы куда – на выставку?

– Да нет, – говорю, – я его дома поставлю.

– Как «дома»?

– А что, – спрашиваю, – вы так относитесь к Ленину?

– Да нет, нет! Я вообще говорю… – Он выскочил из купе и больше я его не видел.

Я не считаю кощунством иметь дома распятие. Помню, была среди реквизита огромная крашеная скульптура святого. Очень роскошная скульптура. Так вот начальство решило сжечь ее, чтобы не распространять религиозную пропаганду. Потом я достал из пепелища маленького ангела. Он тоже стоит на моей полке…

А вот эта вещица у меня со студийных лет. Неказистая на вид, она тем не менее очень дорога для меня. Называется она балберка. Это такой толстый кусок пробки с дыркой посередине. И служит она всего-навсего поплавком на рыбачьих сетях.

Тогда я еще ухаживал за своей будущей женой, с которой мы учились в Школе-студии МХАТа. Но за ней ухаживали и другие. Предлагали и руку и сердце. Но она всем своим поклонникам всегда задавала один и тот же вопросы:

– А у тебя балберка есть?

– А что это такое – балберка? – в свою очередь спрашивали ее.

– Вот вы сначала спросите у Дурова, что такое балберка,–отвечала она, – а потом уж навязывайте мне свое внимание.

Ко мне подходили и спрашивали:

– Лева, что такое балберка?

– Это, ребята, – говорил я им, – очень сложно объяснить. Наверное, я не смогу.

– Ну скажи! Вон Кириченко говорит, что у нас никого нет, только у тебя у одного есть балберка.

– Так, значит, – говорю, – пусть эта тайна и останется между нами. Вот когда у вас будут свои балберки, тогда и будете пользоваться вниманием у дам.

Всего-то кусок пробки. Казалось бы, ну что в нем? А это как посмотреть…

В своей замечательной книге «Былое без дум» мой друг Александр Ширвиндт со свойственным ему неистребимым остроумием описывает рожденный его беспредельным воображением «музей-квартиру Дурова».

У меня был очередной юбилей, и Ширвиндт с Адоскиным придумали такую форму поздравления, которая выглядела как закадровый голос к фильму, якобы снятому в честь юбиляра:

«Широкоформатная, стереофоническая лента, посвященная Льву Дурову, в двух сериях.

Первая серия – «Белая птица с черной отметиной».

Вторая серия – «Не велика фигура, но Дуров».

Сценарий Михаила Шатрова при участии закрытых архивов и открытого доступа к ним.

Постановка Никиты, Андрона и Сергея Михалковых. Монтаж Антониони.

Перевод с французского песни «Русское поле» Яна Френкеля.

Действующие лица и исполнители:

Лев Дуров – Ролан Быков

Маленький Левчик – Донатас Банионис

Левин папа – Вячеслав Невинный

Левина мама – Рина Зеленая

Левины жены – выпускницы циркового училища им. Щепкина

Левины друзья – Георгий Вицин, Евгений Моргунов и Юрий Никулин

Веселый прохожий с системой за пазухой – Олег Ефремов

Эфрос в театре – Марчелло Мастроянни

Эфрос дома – Альберто Сорди

Эфрос в жизни – Борис Равенских

Москва! Колыбель Дурова… Калининский проспект – улица Горького – и, наконец, старая Москва. Марьина роща – центр культурной жизни Дурова… Вот они, его университеты – проходной двор между домами 4 и 5а, подворотня Старокаменного переулка, свалка у Миус… Движемся дальше… Лесная, Сущевский вал, Бутырская тюрьма – здесь каждый камень знает Дурова. Заглядываем за угол и натыкаемся на огромный особняк – музей-квартира Дурова… Входим в прихожую – все веет левизной: слева вешалка, слева дверь в узел, слева кабинет, в кабинете слева стол, на нем переписка – квитанции ломбарда, счета, домашние уроки – везде написано слева направо… В скромном уголке Дурова большой портрет Эфроса…

Дуров сегодня – совсем не то, что Дуров вчера, об этом говорят экспонаты… Рядом с вчерашней кепкой – велюровая шляпа, рядом со старой финкой и алюминиевой фиксой – фрак с почти свежим крахмалом. Отдельный стенд – печень трески.

– Откуда? – спрашиваем мы у смотрителя музея, она же жена и няня Дурова. – Откуда это, Ирочка?

– Прислали почитатели таланта, – ответила нам она, привычно прослезившись, – рыбаки Каспия, у них недавно давали…

Дурова всегда тянуло к звездам. Вот портрет: Дуров на диване с чигиренком в руке тянется к Евстигнееву, стоящему на соседней крыше у своей голубятни.

На стене висит фрагмент татуировки с груди Дурова, выполненный со вкусом и тактом: на фоне лиры объемный барельеф Шах-Азизова и надпись: «Не забуду мать родную».

Конечно, ни на груди, ни сзади, пониже спины, никаких татуировок у меня нет. Это может подтвердить каждый, кто парился со мной в бане. Но это так, к слову. Я все о ней же – о балберке. Как Саша мог пропустить ее и не уделить ей хотя бы несколько веселых слов!

А я вот сейчас еще раз посмотрел на этот кусок пробки, и мне на память пришел весельчак и балагур Ходжа Насреддин.

Как известно, Насреддин был бедным человеком. Но когда он расставался с очередной возлюбленной, ему очень хотелось подарить ей что-нибудь на память. И тогда он брал с дороги обычный камешек и говорил:

– Лунноликая, ты знаешь, у меня ничего нет. Так пусть этот камешек напоминает тебе обо мне.

И лунноликая клала этот камешек в ларец и хранила его как самое большое сокровище. А когда ей было очень уж тоскливо, она открывала ларец и, глядя на этот камушек, вспоминала о своем возлюбленном.

Вещи ценны не своей стоимостью, выраженной в рублях или долларах. Они дороги нам как память о людях, живых и ушедших, о встречах с ними и о событиях, свидетелем или участником которых был и ты сам.

С вещами можно беседовать. Смотреть на них и молча с ними разговаривать. Они о многом могут напомнить. Даже о том, о чем ты и сам, казалось бы, успел забыть…

Всякие истории и байки травят не только актеры. Но я что-то не слышал, чтобы в каком-нибудь ЖЭКе или НИИ существовала Академия травильщиков. А у нас вот сушествовала, я уже писал о ней. Нам, актерам, сама профессия велит постоянно играть: выдумывать этюды, произносить монологи, фантазировать или, лучше сказать, импровизировать. Это своего рода тренировка профессиональных навыков.

Мы травим в компаниях, в дружеских беседах, да везде, где собираемся больше одного: один рассказчик, один слушатель, и этого вполне достаточно. Я рассказывал многим о многом. И вдруг увидел, что мои рассказы возвращаются ко мне в газетных и журнальных публикациях, в пересказах других людей, но в искаженном виде – совсем не в том, как рассказывал я. Иной раз я их просто не узнавал.