– Молодой человек, ну скажите, кто из нас прав. Я ему, старому дураку, говорю: зачем ты напялил плащ в такую замечательную погоду, а он говорит, что сегодня обязательно пойдет дождь. Ну, кто из нас прав?

– Точно сказать не могу, – отвечаю. – Но я на стороне вашего оппонента. Помните, у Гоголя: «А вот в Сицилии бывало пойдешь по улице – солнце, а потом вдруг – дождик. И смотришь, точно дождик».

– Да-а-а! А вы дипломат.

– Так и вы, Вячеслав Михайлович.

– А вы меня знаете?

– Конечно!

– А я вас знаю, – сказал не-Булганин в китайском плаще. – Вы артист Дуров.

– Господи! – всплеснул руками Молотов. – А я смотрю – знакомое лицо!

– Он-то тебя сразу узнал, – съехидничал не-Булганин, – а ты его нет. А его-то все время показывают, а тебя уже сто лет никто не видел, слава Богу. Кто же из нас старый дурак?

– Да ну вас всех, всегда я во всем виноват, – сказал Молотов и пошел вниз по Бронной.

– Ничего, ничего, – сказал не-Булганин. – Это ему полезно. Упрямый, как бык, и самолюбивый. – И, захохотав, пустился догонять бывшего министра иностранных дел великой державы.

Рассказывают, был такой художник Карпов, лауреат Сталинской премии. Он получил ее за то, что в блокадном Ленинграде, когда не было ни красок, ни кистей, умудрился написать цикл из ста картин-карикатур на гитлеровскую правящую верхушку. При этом пользовался большим пальцем правой руки, на котором не остригал ноготь, и печной копотью.

После войны он отошел от политической сатиры и стал анималистом. Так вот этот Карпов рисовал в образе котов представителей всех религий и сект, которые только существуют. И все были узнаваемы без пояснения, настолько тонко он прочувствовал характер каждого представителя. И лишь один образ он так и не смог создать, как ни бился над ним, – образ православного христианина. Он не мог найти в нем ни одной характерной черты – образ был лишен индивидуальности, расплывчат. Не за что было ухватиться: все белое, постно-смиренное, бесконфликтное.

Я понял затруднение художника, когда стал играть положительных героев. Это все равно, что деревья, превращенные в телеграфные столбы. Отрицательные же герои, как правило, имеют четко вылепленный характер, у каждого из них есть своя изюминка, они, наконец, раскованны и в словах и в поступках. Поэтому играть их, конечно же, интереснее.

Когда Нодар Думбадзе предложил мне инсценировку своей повести «Белые флаги» под названием «Обвинительное заключение», меня сразу же привлек в ней богатейший подбор неординарных характеров и судеб.

Судите сами. В камере предварительного заключения ждут завершения следствия и суда девять обвиняемых в различных преступлениях мужчин. Каждый должен понести наказание: за хулиганство, за неумышленное убийство, за попытку к изнасилованию, за злостную неуплату алиментов, за казнокрадство, за спекуляцию кладбищенскими участками…

Кунсткамера, да и только! О каких уж тут положительных образах можно говорить! Убийство, даже если оно неумышленное, остается убийством. И люди, собравшиеся здесь не по своей воле, должны прежде всего сами себе вынести справедливый приговор. По тому, насколько они искренни перед судом собственной совести, можно судить о мере их раскаяния.

Мне как режиссеру важно было найти в каждом персонаже что-то человеческое, часто скрытое от нас за чем-то внешним, наносным. Я пытался разобраться в причинах, приведших людей в тюремную камеру. Меня интересовали мотивы совершения преступления хотя бы потому, что за каждым правонарушителем стоит живой человек, со своим характером, со своей судьбой и со своим отношением к происходящему.

Одни совершают преступление случайно, другие повторяют их неоднократно, но все они остаются людьми, по-разному воспринимающими меру наказания. Что главное в наших героях? В первую очередь, сознание ответственности за свои поступки. И не только после совершения преступления.

Закон есть закон. Нарушил его – неси наказание. Но самое тяжелое наказание для совершившего правонарушение – суд собственной совести. Одних этот суд затрагивает, других, таких, как главный герой пьесы Исидор, он не только заставляет задуматься над своей судьбой, местом в жизни, но и приводит к трагическому концу. Именно поэтому для многих преступников суд совести гораздо суровей справедливого приговора. Я стремился к тому, чтобы зритель переживал вместе с героями, был в той атмосфере, близко к сердцу принимал все нюансы действия. Судя по реакции зала, нам это удалось. А если удалось, то, может, мы кому-то помогли своим спектаклем задуматься над собственной судьбой, поразмышлять над непростыми вопросами бытия.

Говорить о времени и о себе чрезвычайно сложно. И ответственно. Можно выпятить себя и унизить время, а можно и наоборот – себя потерять во времени. А самоуничижение паче гордыни.

Хорошо сказал мой старый товарищ, большой русский писатель Виктор Петрович Астафьев в своей книге «Посох памяти»: «Жизнь состоит из встреч и разлук. И встречи и разлуки бывают разные, как разны и люди, с которыми встречаешься и разлучаешься».

И дальше он пишет о своем учителе – критике Александре Макарове, встреча с которым на Высших литературных курсах и дальнейшая дружба оказали большое влияние на его писательскую судьбу.

«За все годы нашей дружбы он ни об одном – ни об одном! – человеке не сказал дурного слова, не унизил себя поношением и бранью в адрес того или иного литератора. Если человек был ему несимпатичен, он так и говорил, что человек этот ему несимпатичен, но никогда не навязывал мне своих симпатий и антипатий. Он доверял мне самому разобраться в людях…

Да, встреча и дружба с Александром Николаевичем Макаровым осложнила мою писательскую работу. Я стал относиться к ней строже, ответственней и на себя смотреть критичней. И посейчас я каждую строку рассматриваю проницательными глазами Александра Николаевича: выдержит ли она этот взгляд? Улыбчивый, чуть ироничный, как будто совершенно открытый, но с глубокой мыслью и отеческой заботой в глубине».

Перечитал я эти строки и вспомнил один случай. Сидели мы как-то у одного известного режиссера, а он и говорит:

– Дружба – это такое высокое чувство!..

А я возьми и брякни:

– Да нет, дружба – это очень тяжелая работа.

– Какая работа? О чем ты?

– Да-да, работа, или у тебя нет друзей.

Писать о дружбе и друзьях не так-то просто, потому что для каждого человека само понятие «дружба» звучит по-разному и каждый понимает это слово по-своему.

Есть дружба, которая измеряется каким-то душевным порывом:

– Ах, мы так дружим!

Помните? После окончания школы:

– Клянемся, что никогда не будем разлучаться!

Или после института:

– Друзья на всю жизнь! Будем всегда собираться!

Они прекрасны, конечно, такие лицейские порывы. Но, к сожалению, жизнь потом всех разбрасывает, и мы даже забываем имена своих соучеников, а клятвы остаются прекрасными юношескими воспоминаниями.

Я считаю, что дружба измеряется только поступками! У меня не так уж много друзей, но это хорошие, настоящие, верные друзья. И я верю, что они понимают: я по отношению к ним так же ответственен, как и они ко мне.

Никогда ни в чем друзьям не отказывал, даже не представляю, как это сделать. Если кто-то говорит: «Я люблю человечество!», значит, не любит никого. Абстрактно любить нельзя. Твое человечество складывается из близких людей. Можно думать о судьбах мира, можно вторгаться в его историю, любить же можно только близких.

Поэтому я и говорю: дружба – не просто романтическое слово, это довольно тяжкая работа.

Вот звонит мне друг из другого города в три часа ночи: «Лева, ты мне нужен. Прилетай». У меня может быть температура, забот полон рот, безденежье, но я должен лететь. Если другу плохо, я продам последнюю рубашку, если кто купит, и полечу. Я просто обязан это сделать. Со мной самим были такие случаи, и друзья никогда не отказывали мне в помощи.