Произнес он это так уверенно и с таким апломбом, что Блинников не выдержал и тут же, сходу спросил:
– А монолог трикотажа не прочитаете?
Я сразу же понял, что этот пижон не очень-то ему понравился. Но красавец даже и не думал смущаться. Он набычился и стал фальшиво орать, что человек – это звучит гордо! Ему не поверили. Никто не поверил.
Я вышел вслед за ним и хотел спросить: «Вы еще здесь? А я думал, вы играете…» Но когда увидел его растерянное лицо и жуткую тоску в глазах, то вспомнил правило: лежачего не бьют. И попытался его немного успокоить.
– Ладно, – сказал я ему, – плюнь ты на них. На втором туре и я наверняка погорю.
Но меня допустили до третьего тура. На нем были все старые мхатовцы: Топорков, Массальский, Карев, Раевский и, конечно же, сам Блинников.
Я стал читать:
– «На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля…»
И хотя все смеялись, меня прервали на половине рассказа.
– Достаточно. Спасибо, – поблагодарил меня директор студии Радомысленский и спросил у Блинникова: – Вы как считаете, Сергей Капитонович?
– Все понятно, хватит, – махнул ладошкой Блинников.
Мне тоже все было понятно. Занавес за мной опустился. Я вышел на лестничную площадку и попрощался с ребятами, для которых экзекуция была еще впереди.
– Ну, пока, парни. Счастливо вам!
И стал медленно, как в замедленной съемке, спускаться по лестнице. И тут услышал, как кто-то наверху спросил:
– Кто тут Дуров? Есть тут Дуров?
– Есть! – крикнул я снизу, еще не понимая, кому бы тут мог еще понадобиться.
– Иди скорее. Тебя Блинников ищет.
Я поднялся, открыл дверь в студию и сразу же столкнулся с Сергеем Капитоновичем.
– Ты все еще здесь маешься? Можешь бежать домой: мы тебя приняли, – засмеялся и ткнул меня пальцем в живот.
Вот так и решилась моя судьба.
«Тяжело в ученье – легко в бою», – сказал великий полководец.
Не знаю, как со второй частью этого изречения (в боях не был), а с первой ее частью согласен полностью. Нас не щадили с утра до вечера. Это не средняя школа, где можно было смыться с уроков и проторчать в туалете в компании таких же прогульщиков.
Расписание было таким плотным, что иголку не просунешь:
Мастерство актера.
История русского театра.
Сценическая речь.
Французский язык.
Западная литература…
И так далее и тому подобное, чему не видно ни конца ни края. И вечером опять «Мастерство актера…» Студию обычно покидали очень поздно, а с утра…
– Си-се-са-со-су-сы! Си-се-са-со-су-сы!
– Дуров, ну что это! «Си-се»… Уколи, уколи, как булавочкой, с двумя «с»: с-с-и! А из тебя будто пар выходит. Ну, давай еще!
– С-с-и, с-с-е, с-с-а, с-с-о, с-с-у, с-с-ы…
– Ну ладно, хотя бы так.
Тон академический, безапелляционный:
– Петров-Водкин говорил о современном мире образами-метафорами, в невероятном открывая перспективы его перемен, а в обычном – силу тех традиций, которым должен этот мир подчиниться в своем движении. Он мечтал об очищении человечества и лелеял идею его обновления.
В «Купании красного коня» эти традиции… Звонок? Да-да, слышу… Следующий раз мы встречаемся с вами в субботу.
А это уже упражнения для тела.
– Кульбит вперед, кульбит назад… Вперед, назад! Вперед, назад!..
– Взяли рапиры. Та-а-к!.. Шестая позиция. Кисть руки держите на высоте груди. Та-а-к! Локоть отодвинут от тела на пятнадцать-двадцать сантиметров и слегка согнут. Так. Кисть развернута ладонью вверх. Рапира является как бы продолжением предплечья, острие находится примерно на высоте шеи бойца.
Шаг вперед – раз, два! Шаг назад – раз, два! Шаг вперед – раз, два! Выпад – коли! Стойка! Хорошо. А теперь по кругу – марш!
От топота копыт пыль по полю летит,
Пыль по полю летит от топота копыт,
От топота, от топота, от топота копыт
Пыль по полю, пыль по полю, пыль по полю летит.
– Быстрее, быстрее!.. Еще быстрее!..
Сшит колпак не по-колпаковски,
Вылит колокол не по-колоколовски,
Надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать,
Надо колокол переколоколовать, перевыколоколовать.
– Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!
Язык начинает заплетаться, но все же, в конце концов, находит свое место.
Беспредметные, с воображаемыми предметами, на память физических действий, с текстом и без текста…
У нас сложилась троица: Горюнов, Анофриев (тот, который сейчас поет на эстраде, сам пишет песни и много снимается в кино) и я.
И как только педагог спрашивал: «Кто приготовил новый этюд?», мы выскакивали первыми.
– Опять вы? Ну давайте.
И мы давали! Кого и чего мы только не переиграли! Но мне запомнился, как мне кажется, наш самый лучший этюд «В окопе». Тогда мы еще проходили этюды без слов.
В маленьком окопе (им служили поваленные стулья) три бойца отражают танковые атаки противника. Рычать моторами мы попросили наших товарищей. По общей договоренности, я погибал при отражении первой же атаки. Пуля попадала мне прямо в сердце. И чтобы было понятно, что рана смертельная, я хватался руками за левую сторону груди. А товарищи, скорбно постояв над моим телом с обнаженными головами, должны были снова взяться за оружие и отражать атаки противника. Потом по нашему сюжету должен был погибнуть Горюнов. Анофриев оставался один. Он обвязывался гранатами и бросался под танк.
Это по сюжету, который мы приняли единогласно.
И вот мы начали. Залегли среди стульев, и студенты зарычали: танки пошли!
Мы трататакали из воображаемых автоматов, ухали разрывавшимися снарядами, бахали гранатами, вжикали пулями, свистели осколками. Все получалось очень здорово!
Но – мне вдруг не захотелось умирать. Какого черта я должен умирать, если есть возможность повоевать еще!
Атака была отбита. Мои соокопники посмотрели на меня и в недоумении переглянулись: он живой!
Началась вторая атака. Я понял, что надо получить хотя бы легкое ранение, схватился за плечо и застонал. Ко мне подполз Горюнов и, перевязывая меня, зашептал:
– Ты что, спятил? Мы же договорились – лежи тихо!
– Ничего не спятил! – зашипел я. – Умирай сам! – И пополз на боевую позицию.
Та-та-та-та-та-та-та-та! У-у-у-у-у-ух!
Меня опять ранило, но не смертельно. И я продолжал стрелять.
И вдруг Анофриев заорал:
– Пристрели его! Он же мучается!
Горюнов сделал скорбное лицо, сморщился, отвернулся и выстрелил в меня из указательного пальцах:
– Чпа-а-ах!
Я вздрогнул, немного подумал и понял, что делать мне больше нечего и пора умирать.
А они, поднявшись во весь рост и обнявшись, поддерживая друг друга, так как тоже получили не одно ранение, запели почему-то:
– Ра-аскинулось мо-оре широ-око-о!..
И пошли на танки.
Мужественные люди… Этюд продолжался двадцать три минуты.
А Герасимов потом, после небольшой паузы, сказал:
– С завтрашнего дня начинаем этюды со словами.
Видно, понял Учитель, как нам хочется выразить свои чувства словами…
Мы учились на втором курсе, когда сказали, что нам оказана честь быть занятыми в дипломном спектакле «Бронепоезд 14-69». Ставил спектакль Павел Владимирович Массальский.
Мне тоже доверили поучаствовать в эпизоде, где я играл беженца. Но увлекло меня совсем другое.
Ведь что такое бронепоезд? Это грохот тяжелых вагонов-башен, перестук литых колес на стыках и стрелках, выстрелы, залпы…
