— Это правда приводит тебя в восторг, а не в ужас? — недоверчиво переспросил я. — О каком, мать твою, бессмертии ты говоришь? Человек, который решит погрузиться в сон на сотню лет во временном измерении его мозга, просто совершит самоубийство. Его психика не выдержит такой нагрузки. Он никогда не сможет вернуться после этого к реальной жизни. А та «жизнь», которую он проживет во сне — не более чем фикция, картинка, обман.

Тим вздохнул.

— Честное слово, Димитрис, без обид, но иногда ты мыслишь как ханжеская бабулька, которая все, что хоть выходит за рамки ее системы ценностей, спешит наречь «опасностью», «обманом» или «пороком». Чувак, пойми — понятие «нормально» не имеет всеобщего определения. Всю твою жизнь, в твоём интернате, академии, полиции, армии из тебя пытались сделать зомби, вгоняя в мозг множество туфты. Знаешь, зачем? Чтобы тобой было легче управлять. Думаешь, все эти моралисты, которые пламенно декларируют свои догмы и императивы, сами верят той чуши, которую вдалбливают в голову другим? Да они смеются над наивными болванами, которые их слушают!

Я неопределенно покачал головой.

— Ладно, Тим. Я же знаю, тебя все равно не переспоришь.

Бартон усмехнулся и дружески, но с ноткой покровительства, похлопал меня по плечу. Сделав знак своим спутницам, что хочет перекинуться со мной парой слов приватно, склонился ко мне и прошептал:

— Слушай, Димитрис, тебе не надоело прозябать в этой дыре? Без обид, но этот ваш бар — это не бизнес, а какой-то шлак. Вы копаетесь в дерьме и почти ничего не зарабатываете.

— Не всем повезло родиться гениями, умник. И не все настолько прозорливы, чтобы правильно выбрать себе профессию. Кое у кого и выбора-то особого не было.

— Все это чушь. Выбор всегда можно сделать еще раз. Я что, по-твоему, сейчас делаю — торчу в офтальмологии?

— Что ты предлагаешь? Возьмешь меня к себе девелопером? — иронично усмехнулся я.

— Я — нет. Извини, но я занимаюсь очень тонкими и творческими вещами, в которых не обойтись без врожденного таланта. Но есть куча контор с менее строгими требованиями.

Хитро усмехнувшись, он выдал:

— Между прочим, я недавно видел кое-что, что тебе должно понравиться.

— Неужели? И что же?

— У меня феноменальная память, приятель. Так что я хорошо помню, как еще в незапамятные времена, когда ты крутил шашни с Дженни Мэтьюз, а я тебя ненавидел, ты упомянул, что мечтал в детстве стать астронавтом и поучаствовать в программе под названием «Одиссей». Я тогда еще не упустил случая над тобой поприкалываться, не помнишь?!

— Хм. Странно, что я при тебе это рассказывал. Я же тебя тогда не переваривал. Но пофиг. Какая разница? Это было сто лет назад. Ты же не предлагаешь мне податься в астронавты, Тим, в 34 года с кучей незаживших травм?

— Я о другом. Недавно слышал, что Сурадж, он ведь любит всякие сумасшедшие проекты, вложил что-то около 1,3 миллиарда в создание фирмы под названием «Брайт фьючер инк.», которая будет заниматься угадай чем. Правильно! Попытается возродить тот самый проект «Одиссей». Они уже сейчас работают над восстановлением космодрома на территории бывшего Алжира, где в 50-ых начали проектировать тот самый космический корабль. И набирают персонал.

Странно было слышать об этом. А ведь были времена, когда проект «Одиссей», завораживающая воображение мечта об экспансии другой планеты, которая, возможно, пригодна для обитания людей, занимал в моих мыслях больше места, чем школьные занятия и планы по переезду в Австралию вместе взятые. Но в последние годы я вообще не вспоминал о нем. Это было что-то принадлежащее к другой жизни.

— Ну и ну, Тим, — покачал головой я. — Ну ты меня и огорошил. И кем же ты предлагаешь туда устроиться? Охранником? Уборщиком?

— А хоть бы и так. Или ты не хочешь рисковать своей блестящей карьерой, которую ты построил в этой загаженной алкашами дыре? Охраннику там платят ненамного меньше, если вообще меньше, чем ты зарабатываешь здесь, и обеспечивают жильём. А самое главное — прикосновение в какой-никакой форме к детской мечте. Да, да, знаю, знаю: сопляком ты мечтал, как полетишь на космическом корабле в другую звездную систему, а не о том, как будешь смотреть на его старт, выпалывая бурьян на космодроме. Но, если спросишь меня — уж лучше так, чем прозябать в этой клоаке. И, скажу тебе по секрету — там есть люди, которым я мог бы замолвить за тебя словечко.

Я неуверенно пожал плечами. Нельзя сказать, что я совсем никогда не задумывался об этом — о том, чтобы уехать подальше от Сиднея, и вообще от Австралии, в захолустье, где меня никто не знает, и попробовать начать все заново. Но воспринять такую перспективу всерьез было сложно. Много чего привязывало меня к этому месту, к моей нынешней жизни. Много вещей, которые мне еще предстояло сделать. И я не готов был сойти с этого пути, не пройдя его до конца.

— Спасибо тебе за это, Тим, — ответил я с искренней благодарностью. — Я не могу сейчас уехать. Но может быть, наступит момент, когда я вернусь к тебе и спрошу, в силе ли еще это предложение. Я очень хотел бы, чтобы этот момент наступил.

— Что ж, тогда подумай. Мне жалко смотреть на то, как ты гробишь здесь свою жизнь.

— Я пойду поздороваюсь с остальными. Развлекайся.

Шаи, ее невестка (кажется, Васанта) и Лу — жена Джеффа Кроуди, хлопотали около столика, стоящего в дальнем конце помещения, быстро дорезая какие-то холодные закуски. Рэй Гао в это время умело разделывал рядом здоровенную курицу гриль. В другом углу, подальше от суеты, которую развели взрослые, суетились трое детей — двое племянников Шаи, румяные и смуглые, и маленькая Элли, которая сегодня выглядела не такой бледной, как обычно.

— Помощь нужна? — поздоровавшись с Рэем, спросил я у дам, хлопочущих с закусками.

— Ты правда думаешь, что косолапый мужик справится с этим занятием лучше, чем три опытные хозяйки? — засмеялась Шаи.

Не глядя, она нарезала соленые огурцы с виртуозностью, которой мог позавидовать шеф-повар любого ресторана.

— Лучше пригляди за нашими мужиками, пока они не напились вдрызг. Скоро ты, Димитрис, тут один будешь держать все под контролем.

— Джефф ему поможет, — заметила Лу, которая в это время нарезала помидоры. — Не припоминаю уже, сколько лет назад он последний раз позволил себе банку пива.

— То-то он и в отличной форме, не то что мой брюхатый обормот. Эх, вот же везет некоторым — заполучить себе непьющих мужей! — с притворной завистью вздохнула невестка Шаи, искоса, но любя поглядев на слегка окосевшего супруга.

— Ладно, дамы, как вижу, вы тут в своей стихии: кухня, сплетни о мужиках, — усмехнулся я.

— Эй, это только что был сексизм?! — шутливо возмутилась Мэри, жена Чако, подошедшая в это время сзади, чтобы предложить другим женщинам помощь.

— Виноват, виноват.

Я поймал себя на том, что, несмотря на усталость после сумасшедшего дня и неприятный осадок от предшествующих ему ночных кошмаров и вечерней депрессии, настроение у меня было не таким паршивым, как можно было предположить. Как бы там ни было, вокруг собралось множество людей, с которыми меня связывали пережитые вместе события и эмоции, радостные и печальные, но так или иначе сблизившие нас, сделавшие небезразличными друг другу. И само сознание того, что все эти люди существуют, не позволяло смотреть на мир совсем пессимистично.

— Эй, брателло! — раздался позади голос Миро. — Ну что, будем уже приступать?! Вроде бы никого уже больше не ждем!

— Надо же. А кто-то что-то говорил о «самом дорогом госте», без которого празднество не состоится, — раздался в ответ шутливый голос со стороны лестницы.

§ 11

Я не поверил своим ушам. Но, обернувшись, я увидел Лауру.

Я еще помнил ее в роскошном вечернем платье, под руку с Эдвардом Грантом в «Кот-де-Азуре», в окружении богачей, телохранителей и папарацци. Все еще помнил тот злосчастный разоблачительный репортаж, который появился в Сети на следующий день. То, что я видел ее теперь, здесь, в «Доброй Надежде», одну, было просто уму непостижимо.