– Очень хорошо, миссис Зои, – отвечает она. Я улыбаюсь. Похоже, это все, на что она готова пойти, но это хоть чуть менее формально, чем «миссис Харрис». – Хотите, чтобы я убралась здесь сегодня? Когда шарки наносит много пыли из пустыни. Даже если окна закрыты ставнями, ей все равно удается проникнуть внутрь, – отмечает она, проводит пальцем по настенной плитке и демонстрирует мне.

– Большое спасибо, Алия, это было бы здорово.

Она уходит за своим ведром с чистящими средствами, а я забираю инкрустированную коробку и блокнот и направляюсь обратно наверх, чтобы не мешать ей и еще немного почитать.

Папа стоит в очереди в американское консульство, где выдают визы. Сначала нужно было правильно заполнить все формы и написать, кто будет нашим спонсором, когда мы прибудем в Америку. И хотя он уже сделал это, несколько месяцев никаких известий нет. Возможно, это потому, что все офисы были слишком заняты беженцами, прибывшими из Европы, а потом закрывались на Рождество. Папа попытается найти кого-нибудь и что-то выяснить. Затем мама и папа отправятся на собеседование, после мы все должны будем пройти медицинское обследование и только тогда сможем получить визу. Как только мы получим американскую визу, мы сможем подать заявление на транзитную визу в Португалию, а затем уже получить разрешение на выезд из Марокко. Было достаточно трудно получить permis de séjour[9], позволяющий нам оставаться в Касабланке, пока мы пытаемся организовать все остальное. Неудивительно, что со всеми этими оформлениями у бедного папы действительно выпадают волосы. Теперь у него явная лысина на макушке, которую я заметила на днях, когда спускалась по лестнице, а он стоял внизу в холле и читал заголовки в газете.

Уезжая из Парижа, мы не подавали никаких заявлений на получение разрешений. Все произошло довольно быстро. Однажды, вернувшись домой из банка, папа сказал маме, чтобы она собрала все, что сможет, потому что нацисты вторглись во Францию и нам необходимо уехать. Это было так стремительно, что я даже не успела испугаться.

Мы поехали на поезде в Марсель, и мне очень понравилась эта часть путешествия. Я вцепилась в свою книгу, и мне было приятно снова читать знакомые строки. Через некоторое время я аккуратно убрала Лафонтена в сумку и стала наблюдать за французской сельской местностью, проплывающей за окном. Мне представлялось, что мы едем на летние каникулы на Лазурный берег, как в прошлом году. И я не обращала внимания на Аннет, которая шмыгала носом, уткнувшись в мамино в плечо, потому что не хотела разлучаться с Эдуардом. Я игнорировала людей, столпившихся в проходе за пределами нашего купе, потому что эта ситуация немного пугала меня, а я знала, что должна быть храброй. А еще я понимала, что дуться и хандрить, как некоторые личности, о которых я могла бы упомянуть, нет смысла, потому что это не поможет.

Даже Аннет немного взяла себя в руки, когда мы добрались до Марселя. Это было настоящее столпотворение. В ужасной панике все пытались добраться до порта. Папа заплатил двум мужчинам, чтобы они нашли нам такси и привезли наш багаж. Я думаю, тогда и пропал наш сундук, хотя мужчины заверили, что доставили все на нужный корабль, чтобы папа дал им чаевые.

В отличие от большинства, мы оказались счастливчиками, потому что у папы было достаточно денег, чтобы оплачивать носильщиков, такси и билеты, а также давать взятки некоторым чиновникам, чтобы точно получить каюту. На вокзале и в порту были огромные толпы людей, большинство из которых казались очень напуганными и рассерженными. И у некоторых из них не хватало денег, чтобы попасть на корабль. Я не знаю, что с ними случилось. Может быть, они просто остались в Марселе. Или, возможно, они решили отправиться куда-нибудь еще, например, в Италию или Испанию. Там была семья с дочкой примерно моего возраста – девочка выглядела дружелюбно, и мы улыбнулись друг другу, когда стояли в очереди за штампом в паспорта, но они не сели на пароход. Я оглянулась, поднимаясь по трапу, и увидела, что она стоит на причале и смотрит мне вслед. Хотя я никогда по-настоящему не знала ее, я все еще иногда вижу во сне ее лицо и гадаю, где она сейчас. Возможно, ее семье удалось сесть на другой корабль, и однажды я столкнусь с ней на Пляс-де-Франс, здесь, в Касабланке. Это было бы здорово.

Посреди ночи наш корабль наконец отплыл. Это произошло довольно поздно, и мама уже вовсю паниковала, что он вообще не собирается отчаливать. В каюте было слишком жарко, пахло машинным маслом и рвотой, поэтому мы с папой поднялись на палубу. Мы нашли маленький уголок в задней части корабля, где повсюду спали люди, устроились там и я прижималась к папе, пока мы смотрели, как исчезают огни Марселя. Мне было приятно обнимать его и вдыхать родной запах сигар и мыла, несмотря на то что к тому времени мы все были немного грязными и растрепанными. Море было таким же темным, как черное бархатное платье мамы, а ночное небо мерцало миллионом звезд. Их было намного больше, чем я когда-либо видела в Париже. Я прикоснулась к маленькой золотой звездочке, которая висела у меня на шее, и мне стало приятно от ощущения, что она связывает меня со звездами с этого огромного небесного купола.

Папа посоветовал мне поспать, так как нам предстояло несколько долгих дней пути до Алжира. Но, думаю, мы с ним оба не могли уснуть, потому что, наблюдая за этим сверкающим небом, оба гадали, что нас ждет, когда мы доберемся до Африки. Целый новый континент!

В действительности же нас ждал лагерь беженцев Айн Чок. Но я забегаю вперед.

Сначала мы сошли с корабля в Оране, где нам пришлось много часов стоять в очереди на таможне. Это было немного похоже на то, как если бы нас положили в духовку, чтобы приготовить, как запеченную курицу. Вначале люди были довольно шумными, жаловались и кричали на чиновников, которые проверяли документы и перестраивали очереди в разные ряды по причинам, понятным только им. Но шло время, становилось все жарче и жарче, и над всеми нависла густая, тяжелая тишина. Порой хныкал ребенок. В какой-то момент женщина позади нас издала странный звук, похожий на сдувание воздушного шара, и упала в обморок; ее пришлось приводить в чувство нюхательной солью и чашкой воды. В остальном же никакого шума вообще не было. Мы просто смиренно ждали и варились.

Наконец дошла очередь проверки и наших документов. Затем нам велели еще несколько часов постоять в другой очереди, после чего разрешили сесть в автобус. Солдаты Французского иностранного легиона стояли рядом с ним и следили за тем, чтобы все делали то, что им сказали чиновники на таможне. Один из солдат посмотрел на Аннет так, что она выпрямилась и пригладила волосы. В автобус вместе с нами сели двое военных с автоматами и расположились впереди. Я заметила, что Аннет достала из сумочки пудреницу и нанесла немного пудры на нос, стараясь делать это незаметно для окружающих. И нос на самом деле стал выглядеть лучше, потому что был очень красным и блестел от ее постоянных слез.

Я проспала значительную часть поездки на автобусе, длившейся целую ночь. Думаю, что снаружи была в основном пустыня, так что в любом случае, даже не будь за окном кромешной тьмы, смотреть было не на что.

Когда я проснулась, мы ехали по городским улицам, усаженным пальмами. Мама улыбнулась мне, ободряюще кивнула и сказала:

– Касабланка.

В первую минуту меня ослепила белизна, давшая городу его имя, – мы тогда проезжали мимо низких белых домов и более высоких белых зданий. Но вскоре повсюду появились яркие пятна – зеленые, красные, оранжевые и розовые. То были сады, усыпанные цветами. Это немного напомнило мне Лазурный берег, и я почувствовала себя вполне уверенно. Прижалась щекой к пыльному стеклу и смотрела на сады, на людей, шедших по улицам, на женщин, закутанных с головы до ног в черное, и суровых мужчин в белых одеждах, не обращавших внимания на автобусы с беженцами, которые проносились мимо них. Но когда городские улицы остались позади и автобусы, поднимая облака пыли из-под колес, поехали по гораздо более ухабистой дороге, цветущие растения исчезли, и в поле зрения сохранились только песок и обшарпанные лачуги, рядом с которыми полуголодные кошки прятались среди куч мусора.