— Я не знаю, где они сейчас, живы ли, — признался я. — Постараюсь выяснить, если выживу.

Некоторое время мы молчали.

— Знаешь, если мы оба выживем, то нам стоит видеться иногда. Там, на гражданке, — произнес я вдруг. — Я думаю, каждому из нас иногда будет хотеться поговорить с кем-то, кто понимает, через что ты прошел. Я больше не буду твоим командиром. Мы сможем просто встретиться, пожать друг другу руки, может, выпить чего-нибудь…

— … вспомнить старые истории? — хмыкнул Орфен.

— Нет, только не это, — закусил губу я, глядя на ядерный гриб, вздымающийся над вершинами гор милях в двадцати от нас. — Я не хочу этого вспоминать. Никогда. Это и так всегда будет с нами. Будет в нашем молчании. Словами этого все равно не выразишь. А если бы такие чертовы слова и существовали, я бы никогда не стал их произносить.

— О чем же мы тогда будем говорить, капитан?

— У нас будут к тому времени новые истории, которыми мы сможем поделиться. О наших старых знакомых, которых нам удалось найти. И о новых, с которыми нас свела жизнь. О работе, учебе или чем мы там будем заниматься. Может быть, о девушках, с которыми мы познакомились. Или даже о женах. И, может быть, детях…

— Звучит совсем нереалистично, когда слышишь это в этом месте, сэр, — признался Орфен.

— Знаю, — не стал спорить я.

Я вообще понятия не имел ни о каких детях. Даже не мог себе представить как они выглядят. Так, может быть, мог вытянуть из памяти ничего не выражающее глупое младенческое лицо из какого-то фильма или рекламного ролика. Невозможно представить себе, что подобная смешная рожица когда-то может появиться и в моей жизни. Между детскими пеленками и Легионом пролегала пропасть шириной со Вселенную.

— Думаете, для нас это снова станет актуальным, сэр? — с сомнением переспросил парень.

Он имел в виду нашу импотенцию, и, скорее всего, бесплодие, которые были следствием постоянного приёма стимуляторов, не говоря уже о радиации, воздействию которой мы подвергались даже в эту самую минуту.

— Наверняка это все пройдет, как только мы перестанем принимать стимуляторы.

— Полностью перестанем? Это возможно? — удивился рядовой.

Я не слишком уверенно покачал головой. Этот парень задавал мне такие вопросы, будто я сам Господь Бог. Наверное, он так и воспринимал меня, своего капитана. Думал, что я всегда знаю, что делать, и что у меня всегда есть ответы. Приятно, наверное, думать, что хоть кто-то рядом понимает, что происходит.

— Сейчас я надеюсь только на то, что нам еще представится возможность подумать об этом, Питер. Что бы там не ждало нас дальше, хочется увидеть это «дальше». Только и всего.

Сам не заметил, как назвал его настоящим именем. Раньше со мной такого не было. Как не было и подобных разговоров. Я понимал, что не стоит привязываться к людям, которые в любой момент могут погибнуть. А для этого не стоило знать их прошлого, не стоило называть настоящим именем…

«К черту эти правила!» — раздраженно отбросил эти соображения я. — «Сегодня мы либо умрем, либо победим и вернемся домой. Так или иначе — к черту это все!»

— Сложно не согласиться с вами, капитан.

Парень ответил на мое предыдущее утверждение, хотя ответ хорошо подходил и к моей невысказанной мысли. Если он и заметил что-то странное на моем лице, или удивился, что я назвал его не по позывному, а по имени, то не подал виду. Хороший он все-таки парень. Смышлёный. Жаль будет, если он погибнет.

В этот момент вдали раздался особо мощный взрыв, обагрив горизонт угрожающим отсветом и содрогнув землю под ногами. Над головами с оглушительным свистом пронеслись сверхзвуковые бомбардировщики — отбомбившись, они возвращались на аэродром.

— Держись поближе ко мне, рядовой, — хлопнул я его по плечу. — Не лезь на рожон.

— Как скажете, сэр.

— Идем.

§ 12

Перед металлической дверью, ведущей в огромный бункер, выдолбленный прямо в скале, толпились, прислушиваясь к звукам бомбардировок и вдыхая морозный воздух, десятки людей. Примерно каждый второй носил боевой костюм Легиона, другая половина принадлежала к специалистам второго эшелона — робототехникам, инженерам, связистам, операторам боевой техники и другим тыловикам. Взгляды легионеров были спокойными, остекленевшими. Они хранили гробовое молчание, балансируя на грани реальности и медитативного транса. Их тыловые коллеги, не употребляющие боевых стимуляторов, напротив, были возбуждены — курили, болтали не умолкая, вздрагивали от взрывов, все время нервно топтались на месте. Глядя на это, даже сложно поверить, что на передовую вот-вот предстоит отправиться первым, а не вторым.

— Вторая волна бомбардировщиков возвращается, посмотрите…

— Вот-вот отдадут приказ, я вам говорю!

— Господи, это правда произойдет сегодня! Храни нас Господь!

— … еще могут отменить. Так уже бывало. Вот помните?..

— Черт возьми, поверить не могу, что мы можем вернуться домой!..

Обрывки голосов тыловиков проносились мимо моих ушей. Растолкав их, не особо церемонясь, и обменявшись кратким, но преисполненным скрытого значения взглядом со своим заместителем, лейтенантом Айроном, с которым мы вместе воевали уже больше двух лет, я вошел в бункер.

В просторном помещении пусковой зоны народу было как в метро в час пик. Легионеры, как водится, молчаливо стояли или сидели на корточках у стен, собравшись кучками, или методично разминались прямо в боевом снаряжении. Тыловики — суетились вокруг гигантских электромагнитных катапульт, каждая из которых стоила миллионы фунтов. На катапультах разместились прямоугольные контейнеры из черного металла, похожие на гробы для великанов. В какой-то степени эти контейнеры и были гробами. По крайней мере, они могут стать ими для многих из нас.

— Господи, да я бы скорее позволил убить себя, чем согласился бы влезть в эту штуку! — донесся до меня приглушенный шепот кого-то из тыловиков.

— Ага, — таким же шепотом поддакнул ему товарищ. — По неофициальной статистике, не для прессы, летальность среди личного состава при приземлениях капсул превышает 2 %. Прикинь?! Один из пятидесяти склеивает ласты! А травмируется — вообще каждый десятый. Сумасшествие!

— Да уж. Поэтому их и применяют только ЧВК.

При воспоминании о тех четырех случаях в моей жизни, когда мне приходилось бывать в десантных капсулах, особенно о первом из них, сразу разболелась голова. Более неприятного, опасного и вредного для здоровья способа транспортировки живых существ еще просто не изобретено. Но садистские капсулы — это единственная возможность для первой волны десанта добраться к цели живыми. Попробуй мы высадиться с конвертопланов или прыгнуть с парашютами, нас наверняка уничтожили бы в небе.

Новомосковские системы противовоздушной обороны были спрятаны под толщей скал буквально на каждом шагу, готовые в течение пары секунд высунуться на поверхность. Наверное, ни одно место в мире не было защищено таким плотным кольцом систем ПВО. Как бы яростно мы не терзали евразийцев бомбардировками, мы не способны были уничтожить их все.

— Эй, посмотрите! Туго им пришлось! — донесся голос из угла, где с дюжину людей столпились около воздушного дисплея, транслирующего запись высадки 101-ой дивизии, случившейся неделю назад.

Я бросил взгляд на экран, хотя уже видел эту запись много раз, и поморщился от малоприятного зрелища этой беспощадной мясорубки, происходящей под аккомпанемент истошных воплей раненых и умирающих.

У парней из 101-ой не было никаких шансов. Едва они оказывались на земле, как из незаметных трещин между скал выдвигались китайские автоматические орудия на подвижных турелях, чей виртуальный интеллект был настроен на режим «уничтожать все, что движется». По статистике, в современном бою пехотинец живет в среднем четыре минуты. В аду, в который попали эти бедолаги, такое долгожительство могло считаться роскошью.

«О, господи! Господи, мы все умрем!!!» — истошно вопил несчастный, с нашлемной камеры которого велась съемка. Миг спустя он издал дикий крик и изображение с камеры перестало мельтешить, замерев на заледеневших камнях. Предсказание парня сбылось почти мгновенно.