Опустившись на кровать, я выдохнул напряжение сегодняшнего дня, и вдруг по телу пробежала легкая судорога, потом усиливающийся озноб стал все сильнее и сильнее трясти меня, и никаким бушлатом нельзя было прогнать исходящий изнутри леденящий холод. Через какое-то время уже каждая мышца была натянута, как канат, вызывая неимоверную боль, тело было сковано, как каменное, а все внутренности тряслись, как на сорокаградусном морозе. В ушах стоял колокольный звон, как будто вместо колокола использовали мою разрывающуюся голову. Не знаю, сколько я провалялся в таком состоянии, но ввалившийся в дупель пьяный Долгов стал трясти меня, обнимать, бормотать заплетающимся языком, как сильно он меня любит и что мы с ним… Запнувшись, он потерял мысль, после чего, не сильно ориентируясь в пространстве, уронил напольный вентилятор и со словами: «Я щас» – с грохотом распахнул дверь, чуть не сбив с ног входящего генерала Хотина. Пытаясь изобразить трезвого, еле стоящий на ногах Долгов вдохнул полную грудь воздуха, чтобы не дышать перегаром, вытянулся по стойке «смирно», что не сильно у него получилось, затем все-таки решил ретироваться, шмыгнув за спину генерала, с грохотом опрокинув что-то попавшееся на его пути. Хотин закрыл за собой дверь, подошел ко мне и, прервав на вздохе мой доклад, сказал:

– Я все знаю, подробности потом.

Достал из внутреннего кармана фляжку, открутил крышку, окинув взглядом каморку и не найдя стаканов, протянул мне:

– Здесь хороший коньяк, выпей!

Вся группировка знает, что Олег Валентинович Хотин любит коньяк «Икс О», но употребляет или нет, никто не знает. Он в шутку говорит, что это в его честь на этикетке инициалы «ХО».

– Спасибо, Олег Валентинович, с 1992 года не употребляю.

И уже хотел запеть свою песню, что 29 октября 1992 года я бросил пить, курить и развелся – все одним днем. Но он прервал меня:

– Ну и дурак.

Наверное, я обидел его, сломал планы, остудил его душевную теплоту своим отказом. Он как-то изменился, стал опять непроницаемо-строгим и, даже не приложившись к горлышку фляги, закрутил крышку и шагнул в проем двери. Плохо, когда у тебя много начальников, и хорошо, когда они такие, как генерал Хотин. Буквально через пять минут прибежал перепуганный медик, ни слова не говоря, всадил мне в руку укол и, уложив меня под одеяло, накрыл моим же бушлатом. Скованность мышц стала отступать, по телу начало разливаться тепло, сознание медленно-медленно уходило, и я вырубился.

Командир Чеченского ОМОНа Руслан Алханов – милиционер до мозга костей, в нем есть все: и оперативная смекалка, и твердость, а о смелости и говорить не приходится. Его не надо упрашивать рисковать жизнью, вся его жизнь – постоянный риск во имя жизни других. Выслушав Шаравина и Хаджибекова, вспыхнув, как фитиль, он уже ни о чем не мог думать, кроме предстоящей операции. Чтобы не терять драгоценных секунд, они вместе с убоповцами ворвались в кабинет начальника штаба, удивившись, что застали его на месте. Смешно называть Бувади Дахиева начальником штаба – он всегда на передовой, всегда в гуще событий, на острие боевых действий. Без его непосредственного участия не проходила ни одна серьезная операция, проводимая чеченским ОМОНом, – он же стратег, он же вдохновитель, он же и исполнитель, находящийся на передовых позициях. Не надо о нем много говорить, за него говорит его позывной – «Патриот».

Не вникая в наши умозаключения и принимая их как уже выстраданные и не требующие обсуждений, они с головой ушли в разработку дальнейшего плана своей работы с отправной точкой из нашего тупика. Скрытный марш-бросок через лес, напичканный минами и растяжками, их сильно озадачил – ведь ни одному разумному человеку не могло такого прийти в голову, значит, не придет и бандитам. Но мы попали по адресу: трудности, связанные с риском для жизни, для них не могут стать препятствием при выполнении задачи, тем более ради спасения человека – в этом железобетонная сущность ОМОНа, это их жизнь. Чтобы сохранить в тайне истинную цель выезда, командир принял решение рано утром выдвинуться большими силами в Дуба-Юрт. При подъезде скрытно оставить группу из наиболее подготовленных бойцов для выполнения основной задачи, затем изрядно пошуметь, создавая видимость интересов в данном населенном пункте, после чего демонстративно вернуться на базу под бдительным оком пособников бандитов, следящих за каждым передвижением, каждым чихом держащего их в страхе отряда милиции особого назначения. Естественно, руководителем специальной группы, совершающей сложнейший и рискованный лесной марш-бросок, Бувади назначил себя. Он лично подбирал бойцов для этого мероприятия, осознавая всю ответственность и перед каждым из них, и перед нами, совершившими колоссальный объем работы, чтобы вывести его на завершающий этап операции по освобождению человека, а главное – перед пленником, чья жизнь теперь зависит от его мастерства и профессионализма сотрудников милиции.

Открыв глаза, я еще некоторое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, тело вообще не слушалось меня, да и как оно могло слушаться, когда голова сама не понимала, что надо, для чего и как, не могла сосредоточиться ни на какой мысли, а они бегали, кружились, не задерживаясь и никак не цепляясь ни за одну извилину в голове. Единственное, что я четко осознавал, – это то, что язык давно прилип к пересохшему горлу и очень хочется пить. Выпив залпом целую бутылку противно теплой воды, я начал приходить в себя. Потихоньку, медленно в мозг стало возвращаться и выстраиваться все, что навалилось за последнее время. Одеваясь, я почувствовал, как силы возвращаются ко мне. Приводя себя в порядок, я где-то подспудно чувствовал, что что-то все-таки не так. И точно: я не слышу лязга железа и сопения перетруженных спортивными занятиями тел из коридора, импровизированно переделанного под спортивный зал. Назвать все эти сооружения коридорами, спортзалами, штабами можно только с большой натяжкой – это «Шанхай» из строительных вагончиков, которые появились в непонятные времена, после чего переоборудовались, достраивались, накрывались крышами переходы между ними, и получилось непонятное строение, в которое архитектурная мысль, опасаясь за свою жизнь, даже не заглядывала. Но для особо одаренных педантичный Скорняков изготовил табличку «Штаб», куда я и стремился за пропущенной мною из-за стрессняка информацией. Вскочивший мне навстречу Гена чуть не прокричал:

– Там идет бой.

Затем, переведя дыхание, продолжил на той же нервной ноте:

– Алханов за Старыми Атагами развернул колонну и через Гойты несется в Урус-Мартан, с ним Шаравин и Хаджибеков. Все наши убоповцы в полном вооружении с собрами ждут команды на выезд.

Связи ни с Алхановым, ни с Шаравиным, ни с Хаджибековым не было уже полчаса, я сорвал голос, крича в радиостанцию так, как будто при отсутствии связи я мог докричаться до них и без ее помощи. Треск эфира продолжал взвинчивать напряженную обстановку, щекотал нервы и слух, не выдавая никакой информации. Появившийся на пороге Долгов вылупился на меня красными с бодуна глазами, как будто пытался увидеть на мне ответы на все свои вопросы, после чего ошарашил сообщением:

– Омоновцы возвращаются на базу, есть потери.

И опять застыл, упершись в меня взглядом, в ожидании какого-либо решения. Но решение было одно: схватить штабную машину – и галопом в ОМОН.

– Бойцам – отбой тревоги, до особого распоряжения, а ты со мной, полетели!

И понесся синий разъездной «жигуленок» на базу ОМОН, чтобы ответить на повисшие в воздухе вопросы.

Преодолев «змейку» из бетонных блоков, мы подъехали к КПП, где очень смурной боец, опечаленный тем, что именно в этот день ему достался наряд нести службу в расположении базы, а не быть вместе со всеми в бою, с нотками раздражения сказал, что командир на выезде и пропустить он нас не может. Я предъявил ему специальный пластиковый пропуск РОШ по Северному Кавказу, где на обороте почти во всю карточку написано: «Всем военным и гражданским властям, правоохранительным органам! Предъявителю настоящего пропуска оказывать помощь и содействие! ВСЮДУ!», – и сказал, что мы дождемся руководства в штабе. Но пропуск для него в нашем препирательстве не возымел никакого действия – как слону дробина! Он с упертостью барана стоял на своем. Я уже начал раздражаться, но где-то в недрах карманов камуфлированной куртки моего оппонента прозвучал радиоголос: «Я – Патриот. Командирам рот собраться в штабе». Препирательства сразу же потеряли всякий смысл, и металлическим голосом, не терпящим возражений, я приказал ему доложить Патриоту о нашем прибытии. Через пару минут рьяно выполняющий свои обязанности боец был сама любезность. Но он уже был неинтересен – информационный голод гнал нас в серое двухэтажное здание. Но как бы мы ни торопились, мы встали, склонив головы, отдавая дань признания минутой молчания, у мемориала из гранитных фотографий погибших бойцов, в центре которого – Герой Российской Федерации, первый командир чеченского ОМОНа Муса Газимагомедов. Увидев нас из окна, Бувади спустился и молча встал рядом с нами, пропуская через боль в сердце жизненный путь каждого бойца с фотографии. Взглянув на меня, он прервал молчание и голосом, полным печальной торжественности, произнес: