Он сидел на камне, опустив ноги в воду, и смывал с себя кровь. Обнаженное тело было сплошь покрыто синяками, ссадинами и ранами – от простых царапин до глубоких, с рваными краями.

В прозрачном как хрусталь горном озере распускалась красная муть, когда раненый полоскал пропитанную кровью тряпку. Смотрелось жутко, но в глазах наблюдавшего за ним монаха не было ни капли сочувствия.

Впрочем, этот молодой мужчина и не производил впечатления умирающего. Кривился он не от боли, а от отвращения, брезгливо размазывая по коже багровые потеки. Тер старательно, и под его ладонями раны затягивались прямо на глазах. Кровь переставала сочиться, кожа срасталась, розовея свежими рубцами.

Монах молчал и терпеливо ждал, пока он закончит. Сидел неподвижно, грелся на солнышке, в лучах которого его бритая макушка блестела, будто лакированная, даже слегка улыбался. Воплощение безмятежности.

Молодой человек покосился на него с ненавистью, швырнул на берег скомканную тряпку и нырнул, надолго скрывшись под водой. Вынырнул, отфыркиваясь, выбрался на берег, по-звериному встряхнулся, рассыпая бриллиантовые брызги, и уселся напротив монаха, сверля его мрачным взглядом исподлобья.

– И что теперь? – не выдержав первым, спросил сиплым голосом.

Монах молчал. Лимонно-желтая бабочка села на его колено, и он принялся с умилением ее рассматривать. Он никуда не торопился и явно наслаждался погожим летним днем. Словно вышел на прогулку с приятным собеседником, а не одолел этого человека в долгом изматывающем поединке меньше часа назад.

Да и не был тот человеком. Существо, принявшее чужой облик, кровожадный мстительный дух. Монах прекрасно знал, что, будь у оборотня чуть больше сил – не снизошел бы до разговоров. Но сейчас он слаб, повержен и связан нерушимыми путами, оттого и грызет его бессильная ярость, жжет изнутри, не находя выхода.

– Хочешь убить, так убей! – воскликнуло существо и зашлось в долгом, мучительном кашле.

Выплюнуло темно-красный сгусток, смахнуло с ресниц выступившие слезы и с отвращением вытерло пальцы о голое бедро. Монах почувствовал, как велико его презрение к слабому человеческому телу, и усмехнулся, отчего глаза превратились в лукавые щелки.

– Нет, это было бы слишком просто, – сказал он. – Даже наказанием не назовешь.

– Служить тебе я не стану, – угрюмо процедил оборотень.

– Такой милости ты не достоин. Чтобы искупить свои злодеяния, выполнишь обет, какой я назначу. А до тех пор будешь связан заклятьем и останешься в облике своей последней жертвы. – Монах окинул его оценивающим взглядом. – Я бы предпочел дать тебе тело дряхлой старухи, а не прекрасного юноши, но так уж выпал жребий. Благодари судьбу!

Оборотень поморщился, сплюнул еще один кровавый комок и презрительно посмотрел на врага, склонив голову набок. Улыбнулся недобро, оскалил зубы, перепачканные красным. Втянул ноздрями воздух, подобрался, напряг все до единой мышцы… и ничего не произошло.

– Ты столько лет живешь на этом свете и сумел остаться глупцом! – рассмеялся монах, глядя на его растерянное лицо. – Повторить дважды? Ты связан с этим телом, как любая смертная душа. Даже когда будешь покидать его в виде бесплотного духа. Если оно умрет – погибнешь.

– Довольно пустой болтовни, – сквозь зубы пробурчал оборотень. – Говори, чего ты хочешь!

– Чтобы ты вспомнил свое изначальное предназначение. Вернуть тебя к прежнему существованию не в моих силах…

– Хвала богам хотя бы за это.

– …но я поступлю иначе. Итак, заклятье спадет, когда отдашь десять тысяч кошек хозяевам, которым они принесут удачу и счастье в дом.

– Всего-то? Я справлюсь до захода солнца!

– До тех пор ты не сможешь наносить людям никакого вреда – убивать, обманывать, причинять страдания, соблазнять на греховные мысли и поступки. И питаться чужой жизненной силой тоже, – не обращая на бахвальство внимания, продолжал монах. – Вмешиваться в судьбы людей тебе позволено лишь во благо.

– Что мне до их судеб и тем более до их блага? – фыркнул оборотень, вскинулся и возмущенно уставился на своего мучителя. – Выходит, твои слова ложь? Вопреки им обрекаешь меня на мучительную смерть от голода? Моих сил не хватит даже добраться до ближайшей деревни!

В ответ монах протянул ему сверток из бананового листа. Внутри оказался рис, холодный и слипшийся. Оборотень понюхал его с отвращением и не смог сдержать горестный вздох. Но голод пересилил гордость, и он не стал швырять унизительную подачку в озеро, рассчитывая съесть, когда останется один.

– Допустим, я выполню обет, – вкрадчиво промурлыкал он. – А что потом?

– Станешь свободным, – пожал плечами монах и добавил, увидев, как в глазах напротив вспыхнули злые огоньки: – Не надейся со мной поквитаться – к тому времени, как закончишь, мои останки давно истлеют. Что ж, дальше наши дороги расходятся. Прощай, и пусть тебе сопутствует удача.

Он поднялся, насмешливо посмотрел на оборотня на прощание, взял посох и хотел было уйти, но резкий окрик заставил обернуться.

– Постой, ты оставляешь меня вот так? Я не знаю, каково это, быть человеком! У меня даже одежды нет – та, что была, никуда не годится. Куда же я пойду?

– Постираешь и залатаешь. И для того, чтобы научиться быть человеком, у тебя много лун впереди. А теперь не испытывай моего терпения! – крикнул монах, грозно нахмурился и стукнул посохом о каменистую землю. – Иначе отхожу так, что долго потом сесть не сможешь.

Пока оборотень молча хлопал глазами, возмущенный такой дерзостью, монах бросил к его ногам моток грубых ниток с иглой, посмеиваясь, ловко поднялся по крутому склону и зашагал в сторону тропы. Оборотень заскрипел зубами от ярости и унижения.

– Я найду тебя! Клянусь всеми демонами преисподней, я до тебя доберусь, лживый ублюдок, собачий сын! – крикнул он и добавил несколько лихо закрученных ругательств.

Монах не обернулся, даже не замедлил шаг. Лишь блеснула на солнце его лысина и скрылась за камнями.

Взвыв от досады, оборотень шумно выдохнул. Огляделся. Подхватил грязную одежду, кривясь, швырнул ее в озеро. Когда рябь на поверхности воды улеглась, он увидел свое отражение и с ненавистью ударил по нему ладонью.

– Предназначение! Да кто ты такой, чтобы об этом рассуждать? – горестно всхлипнул он.

Он и сам понимал, что быстро не справится, а простота назначенной ушлым монахом повинности обманчива. Особенно для того, кто унижен, обессилен и заперт в жалком человеческом обличье, а всех богатств при себе – нить с иглой, нищенские лохмотья и горстка риса.

– Ну что же, начнем с того, что имеем, – успокоившись, оборотень сел на нагретый солнцем камень и развернул банановый лист. – Как там у вас говорят? Путь в тысячу ли начинается с первого шага?

Есть пришлось руками – видимо, ложку монах, будь он трижды проклят, счел для наказанного излишней роскошью.

Маленький зеленый грузовичок, запыленный и потрепанный, выехал со двора. Сонная хозяйка помахала рукой и закрыла ворота, на которых красовался самодельный плакат с надписью «Сдаю комнаты. Сутки, часы». Железные створки загромыхали, взвизгнули несмазанные петли, вдребезги разрушив хрустальную тишину весеннего утра.

Водитель, симпатичный парень лет двадцати пяти, поморщился от резкого звука и вырулил на трассу, пустую в ранний час. Дом стоял на самой окраине поселка. Неподалеку одиноко торчала автобусная остановка веселого ярко-голубого цвета, а за нею – простор, цветущие луга, полоса леса и крыши дальней деревушки. И сотни километров, оставшихся позади.

Устроившись поудобнее, водитель отрегулировал зеркало заднего вида, жестом заправского дальнобойщика выставил левый локоть в проем окна и прибавил скорость. Ворвавшийся в кабину ветер растрепал его темно-каштановые волосы с белой прядью и смахнул с приборной панели раскрытый пакет, рассыпав остатки соленых крендельков.