Моя подруга Синтия поехала в Италию. Подумаешь, ничего особенного. На то она и итальянка, чтобы в Италию ездить. Она там часто бывает – маму навещает, сестру… Я бы на ее месте еще чаще там бывала, потому что мама на озере Гарда живет. Но на этот раз повод был весьма прискорбный: у любимой старой тети муж умер. Тетя – богатая, а Синтия – наследница. Если, конечно, тетя еще раз замуж не выйдет.

Надо сказать, что покойный был очень нехорошим человеком! Настолько, что вся родня избегала общения с ним. Развестись можно было только по-итальянски! Старая генерация: истинные католики не разводятся, муж – это на всю жизнь и так далее. Короче, врожденная кротость мешала тете убить мужа. Когда он, наконец, скончался, рада была вся семья. Чтобы поздравить вдову, приехали все, даже те, кто жил за пределами Италии.

Тетушка закатила мужу роскошную кремацию, а для его останков купила самую дорогую урну! Тяжелую, чтобы наверняка. Уже дома, после траурной церемонии в крематории, гости подвыпили и всерьез начали предлагать варианты, что с этим пеплом хорошего можно сделать. Один другого лучше, вплоть до того, чтобы спустить в унитаз. Но в Италии есть такой дурацкий закон, что если покойный еще при жизни не пожелал этого сам и не задокументировал свою волю у нотариуса, то его прах нельзя смыть в канализацию или развеять по ветру. А также утилизировать каким-либо другим способом. Как вариант, урну можно замуровать в кладбищенской стене или хранить бережно дома. Причем в последнем случае все соседи должны быть предупреждены и письменно поставлены в известность о таком соседстве.

Держать мужа дома тетя не пожелала. Сказала, что хватит, нажилась она с ним! Купила местечко в стене повыше, потому что там дешевле было, и опять же чтобы наверняка.

Провожали усопшего всей дружной семьей. Пришли на кладбище, вызвали служителя со стремянкой. Он залез, открыл ячейку, а там занято! Другой чей-то прах лежит! Напутали, в общем, и не то место продали. С тетей истерика, она вопит, что назад мужа не понесет, и готова уже упасть в обморок. Служитель кое-как уладил дело, нашел другое место двумя этажами выше и быстренько произвел захоронение.

Кстати, стоило это недорого: чуть меньше двухсот евро за девяносто семь лет аренды ячейки. Во сколько обошлась кремация, я не знаю, а за урну с трогательной инкрустацией тетя отдала больше тысячи. Синтия сама ее от дома до кладбища тащила. Сказала, это самое малое, что она может сделать для любимой родственницы.

Вы думаете, в эмиграции самое сложное – язык страны проживания выучить? Ничего подобного! Самое сложное – свой сохранить. Во всяком случае, для детей.

Старшему был год, когда его привезли в Германию. Я думала, что как любая нормальная мамочка посижу с сыночком до трех лет дома, а муж пусть немецкий штурмует и работу ищет. Как бы не так! На курсы языка пошли вместе, сыночка отдали в ясли. Ну и работу после курсов сразу оба нашли. Это я к тому, что большую часть дня сын в садике был и там по-немецки вещал.

Жили бы мы в Америке или во Франции, может, оно бы и ничего бы, но немецкий мне чисто эстетически не нравился. Дома я его слышать не хотела, поэтому в семье начался языковой террор. Потом родился младший сын, и террор в доме усилился. Когда из немецкой школы дети перешли в английскую, к запрещенным языкам добавился еще один.

Переехав в Голландию, я обнаружила, что немецкий язык очень даже ничего по сравнению с голландским. Дети по-прежнему пытались время от времени общаться друг с другом то по-английски, то по-немецки, я это пресекала, а они смеялись и говорили: «Да без проблем! Только мы тогда на голландский перейдем»

К тому времени оба сына владели четырьмя языками, каждый был практически на уровне родного. Когда их спрашивают, какой язык они считают родным, они и сами толком не знают, что ответить. А что касается души, то они давно поняли: русская она у них! Вы спросите, как пришло это понимание? А очень просто! Велосипед старший сын себе на ногу уронил – очень тяжелый! Очень ему больно было! И в самый кульминационный момент он произнес в сердцах отнюдь не английское слово на букву «f», а наше, родное, на букву «б»! Правильно мы детей воспитали, значит!

О том, что голландцы – страшные путаники, я писала и писать буду. Я не знаю, с чем это связано, но это факт. Они постоянно путают буквы в именах и фамилиях, даже не слишком длинных и сложных для европейского восприятия, как, например, наша. Вот был у нас в Германии один приятель, так у него имечко – не только голландец или немец язык сломает, но и русскому произнести трудно. Пржепюрко его звали! Представляете, сколько букв понадобится, чтобы на немецкий лад перевести? Сейчас попробую: Przschepürсko. А если вслух произнести? Так что наша фамилия – вполне невинная по сравнению с этой.

Но они все равно путаются! За годы жизни в Голландии муж собрал неслабую коллекцию вариантов написания нашей фамилии. На данный момент их восемьдесят три, озвучу самые интересные.

Дубрезкин

Дабрезки

Доктор Брускин

Дубронштайн

Пражинскин

Дорбскинд

Добринзон

Догрузкин

Дробрунскин

До Брускин

Бобрынскин

Дросчек

Добрускикин

Дубросник

Добрусник

Добускин

И последняя, просто шедевр, меня доконала: Долбескин! И кто же получается я после этого? Долбескина? Все, не могу больше держать эту коллекцию в тесном семейном кругу, спешу поделиться с миром!

Вам дарили когда-нибудь брови на день рождения? Если еще нет, но собираются, то не берите! Отклоните дар под каким-нибудь благовидным предлогом! Их мне подарила Леночка, мой парикмахер. Она – очень хороший человек, и я понимаю, что сделала это не нарочно. Брови получились – картинка маслом, то есть, хной, на раз-два не сотрешь. Леночка сказала, что через пару дней они будут просто загляденье, соболиные. А я говорю: «Какие пару дней, Леночка! Я завтра в Париж уезжаю!» Париж – это мой второй подарок на день рождения после бровей, и как он, Париж, это перенесет, я не знаю.

Я, вообще-то, платиновая блондинка, что в сочетании с такими бровями выглядит ужасно. Леночка попыталась их скрабом потереть, но куда там. А я человек воспитанный и тактичный, я только смеялась, глядя на себя в зеркало. «Ничего, – говорю, – я или накрашусь поярче, или припудрю их». Домой иду – народ косится, я народ игнорирую. Зато сразу отпал вопрос с одеждой: что носить в Париже? Да хоть голой иди, никто и внимания не обратит, все на брови мои будут пялиться!

Как раз в день рождения мы с мужем собирались из Парижа в Фонтенбло поехать, по замку побродить. Но после визита в парикмахерскую это желание полярно поменялось. Чувствую, чего угодно хочу, но только не в замок! Не могу я в таком виде меж гобеленами разгуливать! Хотя, если мушку на щеку нацепить… В общем, звоню я своей подруге в Париж… Ее, кстати, тоже Ира зовут, чему я уже не удивляюсь. У меня многих подруг зовут Ирами. Скучно мне, говорю, по парижским предместьям мотаться, нет ли у вас сейчас чего поинтереснее в плане культуры? «Есть, – говорит, – Дом Диора свой юбилей отмечает, шикарная выставка!» Вот Диор для меня сейчас – самое то. Там меня точно никто не заметит!

Главное, муж, когда пришел с работы и увидел меня, сказал: «Тебе очень идет эта прическа». Я передала его слова детям, они плакали. А я точно знаю, что муж и прически бы не заметил. Просто он мне звонил, когда я в парикмахерской сидела. Как я люблю своего мужа! Он только самую суть мою видит, а она у меня – с нормальными бровями!