Именно тогда пришло первое сообщение, словно Линк следил за тем, что происходит в школе.
НЕИЗВЕСТНЫЙ НОМЕР
Ноэми огляделась, пытаясь понять, у кого из окружающих в руках телефон.
Я бы и его попросил за тобой приглядывать, но он и так это делает.
Ваш номер заблокирован. Кто это?
Почему она подумала про Линка? Конечно же, это был не он. Однако она про него подумала.
Перестань меня разыгрывать.
Когда ответа не последовало, Ноэми испытала разочарование.
На уроке искусств ее отчитали за то, что она сидела в телефоне. Ноэми ничего не могла с собой поделать: она то и дело заглядывала в экран, все читала и перечитывала эти несколько сообщений. По дороге домой в школьном автобусе она опять спросила (хотя новых сообщений не было с восьми утра):
Она прижала палец к экрану рядом с его именем и таращилась на буквы, пока они не потеряли всякий смысл. Кто-то хотел, чтобы она поверила, будто ей пишет Линк. Вряд ли у этого кого-то был доступ к его телефону. Если хочешь притвориться Линком, писать с его номера было бы куда логичнее, не так ли? Значит, это не его сестра Эмберлин. Такое было вполне в духе Гэтана, но, когда пришло первое сообщение, его уводили к директору.
Кто бы ей ни писал, это был дебильный поступок, и она так и сказала.
Это ужасная шутка. Чего ты хочешь?
Ты хочешь сказать, что это я виновата в смерти Линка?
Я бы никогда такого не сказал.
Ноэми допросила полиция, хотя они с матерью уехали в Миннеаполис на художественный фестиваль в те выходные, когда умер Линк. Когда копы рассказали ей, что случилось, она в буквальном смысле слова рухнула на колени. Совсем как в кино. До этого Ноэми не верила, что чувства могут захватить ее настолько, что ноги откажутся ее слушаться.
Автобус подъехал к ее остановке, и она вышла. Вместо того чтобы пойти домой, Ноэми пересекла поле и направилась к лесу. Она не перестала ходить в лес даже после того, как там умер Линк, хотя ее прогулки туда стали реже и короче.
Тогда кто в этом виноват?
Ноэми загуглила «Сообщения с незнакомых номеров», но чем дальше отходила она от дороги, тем слабее становилась сеть, а потом и вовсе заглохла.
Держись подальше от этого леса.
И здесь, и не здесь. Я не знаю.
Ноэми развернулась и побежала обратно к дороге, думая с облегчением, как хорошо, что она сегодня надела удобную обувь. Очутившись дома, она прошла в розовый сад, опустилась на колени и положила телефон в землю. По краю трубки осторожно проползла гусеница, но, когда он загудел, так же медленно удалилась.
Прости меня.
Я хотел, чтобы ты знала, что я рядом. Мне кажется, ты на меня злишься.
Сердце колотилось о ребра, и кожу покалывали тревожные иглы.
Ноэми побежала в дом. Мэтт мыл кисти в раковине, Одри сидела в гостиной и смотрела телевизор. Не обращая внимания на их приветствия, Ноэми взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь спальни. Было еще светло, но она зажгла свет и задернула прозрачные занавески на окнах. Очутившись за сеткой балдахина, она снова посмотрела на экран. Еще одно сообщение.
В лесу нет никакого озера.
Может, Линк кому-то рассказал про их невозможное озеро? Однажды оно просто появилось из ниоткуда, и маяк там тоже был. Иногда оно простиралось вдаль, точно океан, и тогда на другой стороне не было видно деревьев. Он пообещал, что будет держать озеро в тайне, но Ноэми могла представить, как он случайно проговаривается Эмберлин или Гэтану. И все же сообщение отправил не Гэтан…
Прости.
Но иногда я тебе отказывал.
* * *
Все выходные Ноэми старательно избегала Джонаса. Утром накануне новой четверти она зашла на кухню и обнаружила, что сын Мэтта Лейка пьет молоко прямо из коробки. Джонас стоял перед холодильником в трениках и белой футболке с круглым вырезом.
На его лице отразилось удивление, но отнюдь не стыд, который она ожидала увидеть: как-никак, его только что застукали за пусканием слюней в общую еду.
Он поздоровался.
– Вообще-то это молоко пьют все в доме, – ответила она.
Джонас вытер рот запястьем и с искренним любопытством поглядел на упаковку, словно выискивая слова: «НЕ ПИТЬ ИЗ ГОРЛА».
– Ты права. Прости. Я привык жить с мамой, а она не пьет молоко.
Ноэми как раз подумывала, не пригласить ли его поехать в школу вместе с ней и Лайл. Теперь об этом не могло быть и речи. Она фыркнула и принялась шумно стучать дверцами кухонных шкафов, потом включила на полную мощность кран, давая Джонасу понять, что по его милости ей придется есть овсянку на воде.
Собираясь следующим утром в школу, она утешала себя мыслью, что Джонасу придется ехать на автобусе, а значит, встать и выйти из дома ему надо намного раньше. Направляясь вниз, она заглянула к нему в комнату. Розенкранц лежал поверх стопки футболок на кровати. Ну и предатель. Она разбудила спящего кота и позвала, а потом подняла с покрывала и чисто из принципа отнесла в коридор.
В такую рань не спал только Мэтт, хотя ему-то как раз не нужно было вставать по будильнику: он работал из дома и сам выбирал, когда начинать.
– Привет школьникам. На автобус не опоздала?
Он приподнял брови над кружкой с изображением Лувра, которую Ческа купила сто лет назад, когда проводила семестр за границей.
– Права дают в шестнадцать, так что меня отвезет Лайл.
– А, точно.
Он поставил кружку на подставку и повозил ею по поверхности стола, который сам когда-то сделал.
– Видимо, Джонас был не в курсе, – задумчиво сказал он. – Ушел на автобус совсем недавно. А мог бы прокатиться с вами.
Ноэми, избегая его взгляда, склонилась над низким кухонным шкафчиком, чтобы достать оттуда тостер.
– Зато со всеми познакомится по пути.
– И то правда. Кстати… ты не знаешь, за что просит прощения наше молоко?
– Что?
Ноэми выпрямилась, так и не найдя тостер.
На столе перед Мэттом рядом с полупустой миской стояла упаковка хлопьев и пакет молока.
– Нет, не это. – Он кивнул на стол. – В столе стоит еще одно, вот оно-то и извиняется.
Ноэми потянула за стальную ручку. Да, так и есть: на верхней полке стояла свежая упаковка двухпроцентного молока, точь-в-точь как оскверненная Джонасом, только свежее. На упаковке значилось фломастером: «Я Чистое, Честное Слово! Прости!»
Каждое слово начиналось с большой буквы, словно это был газетный заголовок. Рядом с восклицательным знаком красовался улыбающийся смайлик. Ноэми не знала почерк Джонаса, но это было и не нужно.
