– Убирайтесь прочь! – крикнул он. – Здесь вам не петушиные бои!

Шотландец попытался встать, но ноги отказывались ему повиноваться; взгляд мой встретился со взглядом его заплывших глаз. Он сплюнул кровавую слюну вместе с двумя выбитыми зубами. Заметив это, капитан Друри ухмыльнулся так, что по спине моей пробежала дрожь.

– Что у вас здесь за разборки, ребята? – спросил он беззаботно, словно речь шла о не стоящей внимания ерунде.

– Мы решили прогуляться по городу, сэр, посмотреть, что там происходит, – ответил здоровенный парень, избивавший шотландца с особым рвением. – Этот шотландский ублюдок выполз из таверны и во всеуслышание обозвал англичан свиньями! Спустить ему это безнаказанно было бы для нас бесчестьем, сэр!

Шотландец, подняв разбитое лицо, бросил на лорд-мэра исполненный отчаяния взгляд. Он попытался оправдаться, но рот его был полон крови и голос звучал невнятно:

– Клянусь, я ничего такого не говорил! Я всего лишь покупал у разносчика книгу, а солдаты услышали мой акцент и набросились на меня! Я живу в Лондоне уже десять лет и честно зарабатываю свой хлеб…

– Как именно? – спросил лорд-мэр, глядя на бедолагу с нескрываемым отвращением. – Чем ты занимаешься?

– Я работаю у торговца зерном, сэр. Его зовут мастер Джексон, и его лавка находится у причала Трех Журавлей. Я доставляю зерно из доков, помогаю на складе, и все такое… У меня есть жена и дети…

– Вашим людям следует находиться в лагере, а не шататься по городу, устраивая заварухи, – процедил лорд-мэр, повернувшись к капитану Друри.

– Этот человек оскорбил их, – ответил капитан. – Вполне вероятно, он действительно шпион.

– Шпион не стал бы привлекать к себе внимания! – раздраженно возвысил голос лорд-мэр. – Богом клянусь, Друри, ваши солдаты слишком распустились, и я не намерен больше этого терпеть. Предупреждаю: я непременно сообщу лорду-протектору, что их поведение становится невыносимым. А теперь забирайте своих людей и ведите их в лагерь в Ислингтоне, который им не следует покидать!

Друри посмотрел на своих солдат и вновь повернулся к Эмкоуту.

– А что делать с этим шотландским псом, сэр? – спросил он, и в голосе его прозвучал откровенный вызов. – Неужели оскорбление солдат его величества сойдет мерзавцу с рук?

Эмкоут попытался было испепелить его исполненным ярости взглядом, но капитан даже бровью не повел. Лорд-мэр, испустив тяжкий вздох, обратился к констеблям:

– Отведите этого человека во Флитскую тюрьму. Пусть там его допросят с пристрастием.

Капитан Друри вновь растянул губы в своей жутковатой ухмылке, поклонился и приказал солдатам следовать за ним. Громко топоча, они удалились. Два констебля, схватив шотландца за руки, потащили его прочь; ноги несчастного волочились по булыжной мостовой, а по лицу стекали струйки крови.

Мне вспомнился мой старый друг капитан Джордж Ликон; он участвовал в обеих войнах с Францией и утонул на боевом корабле «Мэри Роуз». Да Ликон сгорел бы со стыда, если бы его подчиненные устроили нечто подобное. Однако затянувшаяся война, как видно, превращает людей в скотов. Булыжники, залитые кровью, блестели в ярком свете солнца. Глядя на них, я молил Господа впредь уберечь меня от таких зрелищ.

Предполагалось, что мы прибудем в Норидж в четверг, тринадцатого июня, вскоре после полудня. Путешествие было длительным: сначала на север через Мидлсекс и Хартфордшир, а потом на северо-восток, в сторону Норфолка. Солнечная теплая погода благоприятствовала нам, но после холодной зимы и дождливой весны дороги пребывали в плачевном состоянии. Множество раз лошадям приходилось тащиться по колено в жидкой грязи. Как я и опасался, для моей горбатой спины длительное путешествие стало тяжким испытанием; к тому времени, когда мы наконец оказались в Норфолке, я весь уже извелся от боли. Николас сочувственно относился к моей немощи, в то время как Тоби Локвуд настаивал на том, что следует ехать как можно быстрее; моих мучений он, казалось, не замечал. Гордость мешала мне объяснить Тоби, что быстрая езда для меня губительна; однако на второй день пути Овертон поговорил с ним, после чего Локвуд несколько сбавил скорость. Теперь мы подстегивали лошадей, лишь завидев на дороге группу бродяг; таковых было предостаточно, и все они тащились на юг, в Лондон.

От моего внимания не ускользнуло, что Тоби и Николас, которым во время ночевок на постоялых дворах приходилось спать в одной комнате, не слишком хорошо поладили между собой. Они почти не разговаривали друг с другом; при этом со мной Тоби был неизменно вежлив и предупредителен, хотя и держался независимо. Впрочем, этого молодого человека никак нельзя было назвать разговорчивым, да и в любезных манерах его сквозил некоторый холодок. Свойственная Николасу джентльменская привычка свысока разговаривать с людьми, стоящими ниже его на общественной лестнице, даже если ему предстояло работать с ними бок о бок, отнюдь не помогала Тоби проникнуться к моему помощнику симпатией.

В Норфолк мы въехали через Тетфорд; дорога шла через лес, который лишь изредка сменялся полями и обширными землями, отданными под пастбища. В лесах преобладали древние дубы, покрытые свежей листвой, но мы так спешили, что не могли позволить себе отдохнуть под их сенью. Вскоре после того, как Тетфорд остался позади, Тоби указал направо и сообщил, что в нескольких милях отсюда находится Кеннингхолл, дворец леди Марии.

Длинная прямая дорога привела нас сначала в крохотный городок Эттлборо, а потом в Ваймондхем, несколько превышавший его размерами; оба этих названия ничего мне не говорили. Название второго города Тоби произносил как «Виндхам», что несколько сбило меня с толку, ибо на карте, с которой я постоянно сверялся, такого населенного пункта не было.

– Здесь написано «Ваймондхем», – поправил я.

– Мы в Норфолке частенько сокращаем названия, – пояснил Тоби. – Если слово слишком длинное, выпускаем средний слог. Жители Норфолка легко справляются с любыми трудностями.

Я улыбнулся, радуясь тому, что ему не чуждо чувство юмора.

После Ваймондхема местность вдоль дороги изменилась. Лесов стало значительно меньше. Вплоть до горизонта расстилались равнины; все они были возделаны, за исключением песчаных пустошей, поросших незабудками и изрытых кроличьими норами. Картина оказалась в точности такой, каковую я ожидал увидеть: лоскутное одеяло разрезанных на полосы полей, множество обнесенных оградами ферм, иногда довольно больших. Что меня удивило, так это размеры пастбищ; никогда прежде я не видел, чтобы столь значительные участки земли были отданы овцам. Животные эти выглядели весьма необычно: шерсть у них была куда длиннее, чем у тех, что разводят в окрестностях Лондона, и ниспадала вьющимися прядями чуть ли не до самой земли. Пастбища были огорожены плетеными изгородями высотой примерно футов в пять; порой эти изгороди тянулись вдоль дороги на несколько миль, а рядом с большинством из них были прорыты канавы. На полях то и дело встречались работники, пропалывающие посевы, которые поднялись вовсе не так высоко, как это обычно бывает в середине июня. Что касается пастбищ, там людей почти не было, лишь изредка встречался пастух с мальчиком-подпаском или же с собакой. Один из таких псов долгое время бежал за нами по другую сторону ограды, заходясь яростным лаем; он так перепугал овец, что бедные животные сбились в кучу, жалобно блея.

По пути нам встретилось несколько деревень. Через открытые окна домов можно было увидеть ткачей, сидевших за станками. Женщины и дети, стоя в дверях, пряли шерсть, проворно вращая деревянными веретенами. Люди смотрели на нас неприветливо; мало кто дал себе труд снять шапку и поклониться, как это принято среди крестьян при встрече с джентльменами. В одной из деревень путь нам преградила груженная сеном повозка, которую тащила дряхлая кляча. Возница, парень в блузе из грубой холстины, ехал по самой середине дороги, даже и не думая посторониться. Я решил, что он не видит нас, и крикнул: