Супруга хозяина, Этельреда, подойдя, приветствовала меня реверансом. Этой привлекательной светловолосой даме, как и ее мужу, было около сорока лет. На ней было коричневое платье, волосы убраны под голубой французский чепец. Она совсем не походила на ту смертельно напуганную, изможденную женщину, с которой я познакомился три года назад. Охота за протестантскими еретиками, которую вел старый король, достигла тогда наивысшего накала.

– Этельреда, вы прекрасно выглядите. Как поживают ваши дети?

– Растут с невероятной быстротой и, конечно, без конца выдумывают новые проказы. Но у нас хороший домашний учитель, который умеет держать озорников в узде.

«А вот с братьями Болейн не смог ужиться ни один наставник», – невольно припомнил я.

– Входите же, Мэтью, – продолжала Этельреда. – Познакомьтесь с матушкой моего супруга.

Пожилая дама с седыми волосами, убранными под остроконечный головной убор, сидела в кресле; на ее круглом, изборожденном морщинами лице застыло выражение недовольства.

– Матушка, это адвокат Мэтью Шардлейк, наш добрый друг, – представила меня Этельреда. – Моя свекровь миссис Маргарет Коулсвин.

Старая дама устремила на меня въедливый взгляд и криво улыбнулась:

– Вижу, голова ваша так же убелена сединами, как и моя. Теперь у молодых людей вошло в привычку выставлять свои волосы напоказ, скромные головные уборы более не в моде.

К нам подошел Эдвард Кензи, пятидесятилетний барристер, мой коллега по Линкольнс-Инн; и в религиозной, и в политической сфере он придерживался консервативных взглядов, но при этом ко всему на свете, включая закон, относился с неисправимым цинизмом. Более всего мастер Кензи любил вкусную еду, хорошее вино и занимательную беседу. Мне несколько раз доводилось встречаться с ним, и, несмотря на различие во мнениях, я проникся к этому человеку симпатией. На нем была мантия барристера, из-под которой выглядывал красный шелковый дублет; воротник рубашки украшала затейливая вышивка. Почтенная миссис Коулсвин неодобрительно нахмурилась, давая понять, что подобное щегольство ей не по вкусу. Однако Кензи был слишком жизнерадостен, чтобы обращать внимание на сердитые гримасы старухи; расплывшись в улыбке, он пожал мою руку.

– Брат Шардлейк, давненько мы не встречались с вами в суде! – воскликнул он. – Как видно, вы по горло заняты делами леди Елизаветы. Мастер Овертон рассказал моей дочери, что в понедельник вам предстоит отправиться в Норфолк по ее поручению.

– Да, скоро мы покинем Лондон.

Я отыскал глазами Николаса, который оживленно беседовал с Беатрис Кензи. Мой помощник был без мантии, но зато вырядился в зеленый атласный дублет с черным поясом, украшенным позолоченной пряжкой. И дублет, и пояс, несомненно, стоили ему немалых денег. Беатрис, в голубом платье с высоким стоячим воротником, с драгоценным кулоном на шее, выглядела очаровательно. Волосы у нее были темные, как и у отца, а лицо покрывал толстый слой пудры. Она внимала Николасу, вся превратившись в слух, чуть жеманно оттопырив нижнюю губку. Про себя я отметил, что именно это жеманство настраивает меня против нее; возможно, я был несправедлив к Беатрис, но мне всегда нравились умные, решительные женщины, а не легкомысленные кокетки. Поблизости от молодых людей, откровенно прислушиваясь к их разговору, стояла дама средних лет, настолько похожая на Беатрис, что не оставалось никаких сомнений – это ее мать. На миссис Кензи было ярко-желтое платье с черными рукавами, вместо чепца на седеющих волосах примостилась модная шляпка.

Кензи подвел меня к ней:

– Моя супруга Лаура. Дорогая, позволь представить тебе барристера Мэтью Шардлейка, патрона Николаса.

Дама присела в реверансе; напряженное выражение лица, с которым она прислушивалась к разговору молодой пары, несколько смягчилось.

– Ах, сержант Шардлейк, я так много о вас слышала! – произнесла она преувеличенно любезным тоном. – Муж рассказывал, что прежде вы служили покойной королеве Екатерине, упокой Господь ее душу, а ныне служите леди Елизавете.

– Совершенно верно, хотя в прошлом я трудился также и в Палате прошений.

– Уж конечно, вы всегда сможете получить выгодные дела благодаря своим обширным связям! – Она оглянулась на Николаса и Беатрис. – И без сомнения, работая под вашим началом, молодой Овертон тоже сумеет приобрести необходимые знакомства.

В ее светло-голубых глазах светился откровенный расчет. Прежде я никак не мог понять, почему преуспевающий состоятельный барристер позволяет молодцу без гроша в кармане ухаживать за своей дочерью; теперь в голове моей забрезжила догадка. Причина, скорее всего, коренилась в миссис Кензи; имена моих патронесс внушали этой даме благоговение, и она рассчитывала, что благодаря мне Николас будет со временем вращаться в кругу сильных мира сего. Я взглянул на Беатрис, которая самозабвенно внимала рассказу юноши о визите в Хатфилд. Мысль о том, что юная особа, возможно, руководствуется теми же соображениями, что и ее матушка, кольнула мне сердце.

Увидев слугу, появившегося в дверях, Филипп громко хлопнул в ладоши:

– Идемте, друзья, нас ждет ужин!

Мы прошли в столовую, к изысканно накрытому столу, расселись и заправили салфетки за воротники. Рядом со мной сидела Лаура Кензи, с другой стороны, во главе стола, – Филипп. Напротив меня с помощью слуги уселась старая миссис Коулсвин. После молитвы Филипп предложил тост за «короля, нашего маленького кормчего». Слуги подали первую перемену блюд – салат, вареные яйца, сыр, а также хлеб и масло.

– Впервые в этом году мы за ужином можем обойтись без свечей, – заметил хозяин дома.

Действительно, света, льющегося из окна, которое выходило в небольшой ухоженный сад, было вполне достаточно.

– Весна в этом году выдалась на редкость холодная, – продолжал Коулсвин. – Боюсь, это предвещает плохой урожай. А значит, бедняки станут еще беднее.

– Такая уж у них участь, – пожал плечами Эдвард Кензи. – В любом государстве есть бедные. Так было всегда, и так будет до скончания веков.

– Но не всегда простым людям приходится страдать так, как сейчас, – возразил Филипп. – На пенни нынче дают хлеба в два раза меньше, чем два года назад.

Коулсвин был горячим поборником государства общего блага, ратовал за кардинальные реформы как в обществе, так и в религии; подобно мне, он был убежден, что первейшая обязанность правительства – искоренить злоупотребления, которые привели к обнищанию огромного числа граждан. В поисках поддержки он повернулся ко мне.

– Да, цены сейчас растут как на дрожжах, – кивнул я. – В отличие от доходов крестьян и ремесленников.

– Цены растут для всех, – резонно заметила Лаура Кензи. – И женщинам вроде меня становится все труднее вести хозяйство. Или взять хоть моего брата, которому принадлежит несколько домов у Епископских ворот. Жизнь неуклонно дорожает, а плата, которую он получает от арендаторов, остается такой же, как и несколько лет назад. Разве это справедливо? – Повернувшись ко мне, она добавила, слегка вспыхнув: – Простите, что возражаю вам, сержант Шардлейк.

– Вам не за что просить извинения, сударыня. Вы имеете такое же право высказывать свое мнение, как и я.

– Кто-нибудь собирается завтра в собор Святого Павла, послушать, как архиепископ Кранмер будет служить по новой «Книге общих молитв»? – спросила Этельреда, решив направить разговор в иное русло.

– Мои жена и дочь хотят посетить часовню при Линкольнс-Инн, а я, скорее всего, пойду в собор Святого Павла, – безразличным тоном сообщил Эдвард Кензи. – Первая служба по «Книге общих молитв» – вне всякого сомнения, историческое событие.

Вспомнив о репутации сторонника религиозных традиций, которой пользовался Кензи, я взглянул на него с откровенным удивлением. Он не моргнув встретил мой взгляд:

– А вы намерены быть в соборе, брат Шардлейк?

– Да. Как вы справедливо изволили заметить, это и впрямь историческое событие.

– Наверное, в прежние времена вам доводилось выполнять поручения архиепископа? – спросила Лаура Кензи, чье благоговение перед первыми людьми королевства было куда сильнее религиозных убеждений.