– Стоять, паршивец! Я еще не закончил! – орет папаша, багровея на глазах.

– Как закончите, выход там же, где и вход. Всего доброго. У меня, знаете ли, время не резиновое.

Но как бы я не хорохорился, жениться мне все же пришлось. Тесть мой тоже не последний человек, все-таки прокурор, и когда мне грозило обвинение в «изнасиловании», а в офис зачастило ОБЭП, пришлось сдаться. Не потому, что я боялся тюрьмы, нет, тут как раз мне было параллельно. Вместе с Катей куда-то испарился интерес к жизни. Я перестал участвовать в гонках, хотя скорость и адреналин всегда были лучшими антидепрессантами даже в самые тяжелые времена. А тут вытаскивать себя из этого болота не было желания, наоборот, хотелось утопиться в нем.

Я не мог потерять фирму: у отца только наметилась положительная динамика, к нему возвращалась речь, и он даже мог держать какие-то предметы в руках. И я не мог прийти в один прекрасный день и сказать, что фирму растащили на кусочки шакалы, потому что я отказался жениться на дочке прокурора. Отец все же. Хоть кому-то в этой жизни хотелось принести пользу. И раз прокурорская дочка требует меня в свое личное пользование, пусть. Она просто еще не знает, что игрушка сломана.

Свою свадьбу я не помню. Напиваться я начал еще накануне, так что к моменту, когда надо было произнести похоронное «Да!», я едва стоял на ногах. Но вот Аньку я все же запомнил: отекшая – на восьмом месяце беременности – но все же влезла в пышное белое платье, напоминая при этом бабу с самовара. Главное, что выглядела довольной и улыбалась гостям за нас двоих. Потому что я самым бессовестным образом свалил с середины праздника, так что не было у нас первой брачной ночи. И вообще никакой. Потому что на следующий день моя новоиспеченная женушка родила.

И эту радостную новость мне сообщил тесть, от всей души барабаня в дверь моей городской квартиры.

– Прохлаждаешься, паршивец! А моя дочь всю ночь мучилась в схватках! А ты дрых, в то время как должен был быть рядом! – орал он, насилуя мой еще не протрезвевший мозг.

– Я ее не просил рожать этого ребенка. И запомните, папаша: я должен только налоговой. И не нарушать статью сто пятую Уголовного кодекса. Но вы сейчас очень нарываетесь.

В следующий момент я отлетел к стене, перед глазами все поплыло, а во рту почувствовался металлический привкус крови. Рука у тестя тяжелая, и не скажешь, что бумажки только подписывает в своей прокуратуре!

– Ничего, парень, мы и не таких обламывали. Собирайся, жену с рождением дочери поздравишь. Подарок купи. И без букета не вздумай заявляться.

Неспешно приняв душ, попутно заказав какой-то букет и ювелирную хрень, я наконец-то привел себя в порядок, и под конвоем тестя был доставлен в роддом.

Наверно, все же не зря со мной происходит весь этот ад. Наверно, я заслужил. Потому что, когда протянули мне небольшой сверток с новорожденной, в моей груди ничего не дрогнуло. Не кольнуло. Не было желания одарить девчонку нежностью и заботой. Не возникло родственных чувств. Поэтому я равнодушно посмотрел на сопящую малышку и поспешил передать теще, которая тут же начала ворковать над девчонкой, которой мы так и не придумали имя. Вернее, Аня предлагала массу вариантов, а мне было фиолетово, но раз я не участвовал в процессе, то ребенок так и остался безымянным.

Несмотря на то, что дочь родилась раньше на целый месяц, она была очень тяжелой и рослой. Со стороны не скажешь, что недоношенная.

– Как самочувствие? – интересуюсь скорее из вежливости, потому что так вроде нужно, но никак не из-за заботы.

– Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти! И тебя не было рядом…Мне было так страшно и так больно…

А мне хочется рявкнуть: «Очень хорошо, надеюсь, это отобьет у тебя желание трахаться и навязывать своих детей мужикам». Но я молчу. Смысл дергаться? Потому что филиал ада в моей жизни не свернется и не уйдет обратно в преисподнюю.

– Ладно, ты давай тут…Приходи в себя и все такое. Мне пора. И с рождением дочери тебя, – сухо роняю и двигаюсь на выход из палаты.

– Ты куда? – в ее голосе явственно слышатся злость, обида и разочарование. А что ты думала, дорогая? Родишь, и я тебе за этот подвиг паду ниц и прикинусь ковриком? Хрена с два!

– Как куда? На работу. Я же теперь глава семьи, и мне надо вас кормить. А ты наслаждайся, женушка, материнством. И придумай, наконец, дочери имя, – полуобернувшись, сообщаю с ехидной ухмылкой и сваливаю в закат, довольный собой.

Мудак? Знаю. Но я ни разу не давал повода думать, что я – пушистый лапушка. Возможно, у меня еще не выработался отцовский инстинкт и все такое, но умиления при виде дочери я не чувствую. Ответственность – да, и я сделаю все, чтобы она ни в чем не нуждалась. Но любовь к своему ребенку…к сожалению, но нет. Потому что я искренне считаю, что дети должны рождаться в любви, или хотя бы в уважении к их матери. Ни того, ни другого я к Ане не чувствую. Ребенка можно навязать, а вот уважение нет. Его надо еще заслужить. И уж явно не тем, чтобы рожать ребенка, которого я не просил.

После выписки мать настояла, чтобы мы жили у них. Мол, она будет поближе к внучке, Ане нужна будет помощь для восстановления после родов, да и отцу нужны положительные эмоции. Я сопротивлялся, как мог, утверждая, что мама Ани поможет ей лучше, что у меня много работы и вообще не хочу так жить.

– Может, тогда вам лучше переехать в загородный домик, что у озера. Ребенку там будет хорошо: тишина, свежий воздух и уединение, что поможет вам с Аней сблизиться и привыкнуть к мысли о том, что вы теперь родители…

– Нет! – рявкнул излишне поспешно и резко. – Мне неудобно будет ездить в офис, слишком далеко, – добавил уже спокойнее. В итоге мы поселились в квартире Аниных родителей. Ей ближе к маме, а мне насрать.

Мне претила сама мысль, что другая женщина после Кати войдет в тот загородный домик. Я хотел сохранить в нем все так, что она все еще там, как будто вышла к озеру и вот-вот вернется.

Когда меня накрывало особенно сильно, я отключал телефон и срывался в этот домик. Проводил рукой по шкуре, на которой мы занимались любовью. Именно любовью, а не сексом. Просто я, идиот, этого еще не понимал…

Ложился на подушку, на которой она спала, и укрывался пледом, в который Катя куталась вечером. Я понимаю, что все это – фантомные чувства, но мне казалось, что любимая рядом, за моей спиной, прижимается ко мне и обнимает, уткнувшись носом в спину. Именно поэтому я не мог допустить, чтобы в мой оазис воспоминаний вторглась Аня и прошлась по ним бульдозером.

Как я и предполагал, надолго Аню не хватило, и семейная жизнь ей быстро наскучила: когда Лизе было два месяца, она оставила дочь на мать и свалила в клуб с подружками.

Я вернулся домой после сложного совещания и надеялся отдохнуть в тишине, но при виде того, что теща нервно трясет плачущего ребенка, что-то внутри меня дрогнуло. Мне почему-то стало жаль девчонку, которая не была нужна никому в этом жестоком мире. Все же я не зверь.

Тяжело вздохнув, переодеваюсь и забираю малышку из рук тещи и выпроваживаю ту домой. Было страшно, да. Но, кажется, я справился.

– Ну, что, Лизка. Эгоистка у тебя мама, да? Бросила нас с тобой и усвистала. Так, конечно, нельзя говорить, но…лучше бы не возвращалась.

Но Аня вернулась. В семь утра. Пьяная до безобразия, с растрепанными волосами, порванными чулками и размазанной помадой. И вместо того, чтобы просто идти спать, вывалила на меня, не спавшего практически всю ночь, ушат дерьма.

– Ты мне всю жизнь сломаааал! – тянет она противным и пьяным голосом. – Не обращаешь на меня внимания! Забросил! Пропадаешь хрен пойми где! Не помогаешь мне с ребенком!

– Ага, ага, – киваю я, не слушая ее вопли и надевая костюм. Но когда она уже повышает тон и почти переходит на крик, осадил женушку: – Уймись. Лизу разбудишь. Она недавно уснула, всю ночь болел животик.

К назначенному времени пришла няня, контактами которой накануне милостиво поделился мой друг Руслан– в прошлом убежденный чайлдфри, ныне образцовый отец. Теперь я мог спокойно оставить ребенка, зная, что она в надежных руках.