Я свернула волосы в узел на затылке, подвернула брючины ещё короче, посмотрелась в зеркало и с удовлетворением нашла, что в этом образе есть что-то стильно-винтажное, навевающее мысли о двадцатых годах прошлого века и сельской Англии. Можно было даже вообразить фотосессию журнала «Вог», где я в этом костюмчике и в кепи позирую с двумя ватер-спаниелями на фоне велосипеда и кирпичной стены, увитой плющом.
Когда я предстала перед Кайлеаном в новом облике (питая надежду, что услышу что-нибудь одобрительное, вроде «ну вот, совсем другое дело»), он оторвался от своих чертежей, скользнул по мне взглядом и снова уткнулся в бумаги, но попутно осведомился, не боюсь ли я, что брюки лопнут в какой-нибудь неподходящий момент. Я — с некоторым разочарованием в душе — заверила, что пока на свете не перевелись джентльмены с пледами, мне нечего опасаться. Кайлеан хмыкнул и больше к этому вопросу не возвращался, его гораздо сильнее интересовали обстоятельства, приведшие меня в «карман бога».
Каждый последующий день он продолжал выпытывать новые подробности, для чего заставил меня несколько раз в деталях описать атаку ковена, и мне пришлось это сделать, хотя вспоминать о пережитом кошмаре не хотелось совершенно. Особенно привлекали внимание Кайлеана пентаграмма, начерченная на полу моей квартиры, и заклинания, использованные ковеном. Дотошными расспросами он как крючками зацеплял и вытягивал из омута моей памяти разнообразные детали, которые казались утраченными навсегда.
Однажды Кайлеан намекнул, что мог бы пошарить в моей голове, чтобы увидеть всё своими глазами, но я представила себе эту процедуру и с негодованием отвергла такую возможность, поэтому мы продолжили игру в вопросы-ответы.
Кайлеан слушал и спрашивал, слушал и спрашивал, и я замечала, что моментами его брови поднимались настолько, что лоб покрывался морщинами. Не смотря на некоторую сумбурность и расплывчатость сведений, предоставляемых мою, он явно что-то смыслил в заклинаниях Мартина и ведьм, однако своими выводами делиться не спешил, предпочитая помалкивать с загадочным видом.
Какое-то время я мирилась с таким положением дел, но потом терпение моё иссякло. Я сочла, что выложила достаточно, и кайлеановское помалкивание является форменным безобразием.
— Ну? — спросила я как-то за завтраком, — вы же догадываетесь о чём-то. Может быть, пора и меня поставить в известность?
Он приподнял руку и неопределённо пошевелил пальцами.
— Не о чем пока говорить. Вода и туман. Всё зыбко.
— Не может быть, чтоб вам совсем нечего было сообщить, — возразила я. — Вам не кажется, что не совсем честно умалчивать о своих выводах? Это же моя жизнь.
— Да, но выводы-то мои, — безмятежно отозвался Кайлеан. — Понятие интеллектуальной собственности вам знакомо?
— А вам — понятие сострадания к ближнему?
Он снова неопределённо пошевелил пальцами в воздухе.
— Угу, — сказала я. — Понятно. Вода и туман, всё зыбко.
Я подождала, наблюдая, как он методично аккуратным ровным слоем намазывает масло на тост. Но Кайлеан замолчал, посчитав, очевидно, вопрос исчерпанным, и теперь так же раздражающе аккуратно накладывал поверх масла какую-то загадочную эрмитанскую икру фиолетового цвета.
Тогда я бросила едкое:
— Как это по-демонски эгоистично!..
Брошено было с расчётом немного расшевелить Кайлеана, которому очень не нравилось, когда его называли демоном. По каким-то неведомым причинам, принцу Эрмитании хотелось равенства и братства. Он всё время пытался привить мне мысль, что является абсолютно таким же человеком, как и я.
Да-да-да. Такой весь из себя простой-препростой. Только немножко принц и немножко колдун запредельной силы. А так — ну просто парень из соседнего двора.
Я могла бы подойти с сочувствием к этой концепции, если бы она применялась постоянно. Однако когда Их Высочеству было надо, все принципы равноправия отбрасывались без зазрения совести, поэтому относилась я к кайлеановской жажде демократии с изрядной долей иронии.
Услышав мою фразу про демонический эгоизм, Кайлеан ожидаемо напрягся и, явно скрепя сердце, уступил. Он отложил свой бутерброд в сторону и произнёс:
— Ну, хорошо… вот вам. По некоторым признакам можно предположить, что были применены особые заклинания… они используются при строго определённых обстоятельствах… причём используются редко, учитывая их специфику…
— Не томите, Ваше Высочество, — взмолилась я.
Кайлеан поморщился и выдал:
— Похоже на магию единой крови.
Я поморгала.
— Не понимаю. Объясните доступно отсталой девушке, выросшей на отсталых задворках отсталой Империи.
Он пожал плечами.
— Да пожалуйста. Но помните — это только версия. Кто-то из ковена приходится вам кровной роднёй. Причём максимально близкой. Этот «кто-то» намеревался забрать вашу жизненную силу — всю, до последней капли. Наиболее успешно изъятие силы осуществляется в момент смерти донора, при этом разрушается не только его физическое тело, душа жертвы также поглощается полностью. Теперь вы понимаете, почему такие заклинания применяются редко. Если вкратце, то это всё.
С таким же успехом Кайлеан Георгиевич мог сообщить, что с детства мечтал исполнить главную женскую партию в балете «Лебединое озеро» — эффект был бы тот же.
Я потеряла дар речи.
— Не знаю, насколько вас это утешит, но тот, кто всё затеял, не получил желаемого, поскольку благодаря своевременному и весьма остроумному обмену телами, душа от него ускользнула. Ручаюсь, ваши недруги были в бешенстве, когда обнаружили, что им досталась пустая оболочка.
В любое другое время я бы подпрыгнула до небес, получив комплимент от скупого на похвалу Кайлеана. Но сейчас в его словах меня взволновало совершенно другое.
— … А «максимально близко» — это как? — спросила я, когда вновь смогла говорить.
— Дети общих родителей, в крайнем случае одного из родителей.
Перед моими глазами завертелись портреты Ксении, Ани, Люды, Гели. Ни капли внешнего сходства! Да и вообще — откуда?
— Нет, — сказала я. — Да нет же. Подождите, Кайлеан Георгиевич. Уверяю вас, вы заблуждаетесь. Никто из них не может быть моей роднёй, это совершенно невозможно! И потом, ритуал, по-моему, был в пользу Мартина, именно он стоял на вершине пентаграммы!
Кайлеан начал скучающе разглядывать свои ногти. В этом разглядывании я уловила нечто многозначительное.
— Да нет… Этого-то и вовсе быть не может… Потому что он же сами знаете чего хотел… — сказала я севшим голосом.
Кайлеан продолжал изучать ногти.
— Да откуда… да нет, этого не может быть… — продолжала лепетать я. — Это уж слишком… слишком отвратительно, чтобы быть правдой.
— Тому, в чью пользу совершается ритуал, действительно необязательно стоять на вершине пентаграммы, это так. Если маг достаточно искусен, то он вообще может в соседней комнате в бильярд играть, за него всё проделают марионетки. Но многое указывает на вашего несостоявшегося любовника… например, вспомните его слова, когда не вышло дело с поцелуями?
Я припомнила и содрогнулась.
— Он сказал, что у меня слишком здоровые инстинкты…
Кайлеан снова пожал плечами.
— Это укладывается в теорию, не находите?
В теорию это укладывалось, а в мою бедную голову — нет.
— Но это же извращение какое-то, — пробормотала я.
— Для искусного колдуна ничто не является извращением, — снисходительно пояснил Кайлеан. — Есть только цель и достижение цели. Тем более, что секс является неплохой и… особенно в случае с вами… — он повёл подбородком в мою сторону, — безусловно более приятной альтернативой смерти донора. Таким способом тоже можно получить многое. Не всё целиком, но многое. Может, вначале ваш Мартин попытался пойти более мягким путём.
Я, похолодев, вспоминала, как Мартин неоднократно повторял, как ему жаль, очень жаль, очень-очень жаль… Да, на первый взгляд, это тоже укладывалось в дикую теорию Кайлеана, но я не могла с этим смириться.